Эпитафия шпиону. Причина для тревоги
Шрифт:
— То, что нужно, — сказал Залесхофф.
Мы вошли и сели.
— Ну? И что теперь? — Я чувствовал себя усталым и растерянным.
— Поедим, выпьем бутылку доброго вина, если у них таковая найдется. Потом займемся делом.
Заведение было маленьким и не отличалось чистотой. Бар с оцинкованной стойкой и четыре столика с мраморными столешницами, покрытыми белыми бумажными скатертями. На стене за стойкой тянулись полки с батареей бутылок. Остальные стены были украшены рекламой «Чинзано», литографическим оттиском портрета Муссолини и плакатом с изображением острова Капри. Хозяином оказался флегматичный
Мы поужинали спагетти с огромным количеством хлеба и выпили бутылку вполне приличной «Барберы». Когда принесли кофе, я чувствовал себя гораздо лучше. Залесхофф подозвал хозяина и заказал бутылку коньяка.
— Столько не выпить, — запротестовал я.
— А мы и не собираемся пить прямо сейчас. Коньяк нам еще пригодится.
Я кивнул, хотя ничего не понимал.
— А как насчет ночлега? Нас здесь не приютят? Знаете, можно было выбросить чемодан перед тем, как прыгать с поезда. Тогда у нас по крайней мере была бы одна пижама на двоих.
Залесхофф положил в кофе три куска сахара — медленно, по одному.
— Пижамы нам не понадобятся. Ночью мы будем идти.
— Идти? Куда?
— Послушайте, к утру этот район наводнит полиция — в форме и в штатском. Мы не сможем сделать ни шагу. В гостинице потребуют паспорт. У вас его нет.
— У меня есть вид на жительство.
Залесхофф усмехнулся:
— Он вам не поможет.
— Нужно ведь где-то спать, черт возьми! — воскликнул я.
— Не исключено, что завтра нам удастся немного вздремнуть.
— Премного благодарен, — саркастически ответил я. Потом стал серьезным. — Послушайте, Залесхофф, я очень ценю, что вы пытаетесь мне помочь, но, думаю, моя первоначальная идея была удачнее.
Он вздохнул.
— Я уже говорил, британское консульство и пальцем не пошевелит, чтобы вам помочь. В противном случае они скомпрометируют себя. Будь вы невинной жертвой явной провокации, они могли бы что-то сделать. К сожалению, вас не назовешь невинным — по крайней мере формально.
— Но если речь не идет о шпионаже?..
— Полагаете, они стали бы выписывать ордер на ваш арест только из-за взятки? Не смешите меня! Вздумай полиция заняться чем-то подобным, через неделю в тюрьмах не останется мест — все займут высокопоставленные чиновники. Им известно о вашей с Вагасом переписке «до востребования». Нет никаких сомнений, что мадам Вагас все рассказала. Значит, к ним попало и донесение, которое составлял я. Помните, вы не придавали ему особого значения? Я же утверждал, что это динамит, — и оказался прав. Вы сами видели, как отреагировал Вагас. Поверьте мне, это пустяк по сравнению с реакцией контрразведывательного отдела Organizzazione Vigilanza Repressione Antifascismo. Я, человек не азартный, готов поставить приличную сумму, что в это самое время большие шишки в Милане и Риме лезут из кожи вон, пытаясь выйти сухими из воды. Они упустили Вагаса. Но не собираются повторять эту ошибку. Добраться до вас для них теперь вопрос жизни или смерти.
— Не понимаю, почему такое внимание уделяется мне.
— Неужели?
— Я там не был.
— Совершенно верно. Значит, вы добыли эту информацию в другом месте. Остальные сведения уже устарели к моменту вашего приезда в страну, и, следовательно, вы тоже не могли собрать их сами. Другими словами, они будут перетряхивать все, что только найдут. Поэтому вам нужно убраться из страны, причем, черт возьми, как можно скорее.
Несколько секунд я молчал. Слова Залесхоффа произвели на меня впечатление — и довольно сильное. Родилось неприятное чувство, будто чьи-то холодные пальцы сжимают мои внутренности. «Причем, черт возьми, как можно скорее». В этой короткой фразе было что-то грозное. Внезапно мне открылась вся правда о том, в какие неприятности я вляпался. Ну и дела!
Я начал жалеть о сделанном, попытался представить все в более благоприятном свете. Наконец стал спорить с Залесхоффом, ставя под сомнение его выводы. Я хотел, чтобы он уменьшил опасность. Но это была просто трусость, и обмануть его не удалось.
— Бесполезно, — наконец сказал он. — Я не намерен называть черное серым просто потому, что вам так больше нравится. Вы под колпаком. Надеюсь, мне удастся вас вызволить. Я сделаю все, что в моих силах, поскольку, если не ошибаюсь, сам вас втянул. Вы должны меня слушаться. Будет нелегко. Неприятно, конечно, если придется ночь или две не спать, но ничего не поделаешь. Нам здорово повезет, если сон останется нашей единственной потерей.
— Ладно, в любом случае, — я старался, чтобы мой голос звучал бодро, — худшее, чем все может закончиться, — это тюрьма.
Мои слова выглядели не столько утверждением, сколько вопросом. Произнеся их, я почувствовал, что боюсь ответа. И Залесхофф ответил:
— Тюрьма? Да… возможно.
— Что вы имеете в виду под «возможно»?
— У них тут есть специальная формулировка для подобных случаев. Называется «застрелен при попытке избежать ареста».
— А если не пытаться избежать ареста?
— Тогда, — спокойно пояснил он, — тебя ставят на колени. Потом пускают пулю в затылок и говорят: «Застрелен при попытке к бегству».
Я рассмеялся, хотя и не очень уверенно. Решил, что Залесхофф пытается меня напугать.
— Газетные байки!
Он пожал плечами.
— Друг мой, когда вы стоите над законом, то сами становитесь законом. Фраза о том, что цель оправдывает средства, не пустой звук. Поставьте себя на их место. Если вы считаете, что государству, которое вы ставите выше Бога, угрожает один-единственный, ничего не значащий человек, будете ли вы колебаться, прежде чем его застрелить? Уверяю вас — нет. В этом и состоит опасность фашизма, преклонения перед государством. Фашизм предполагает абсолютный, эгоцентричный союз. Идея государства основывается не на массах, не на народе. Она абстрактна, как идея Бога, — духовная навозная куча, насыпанная для того, чтобы поддержать экономическую систему, которая перестала работать. И когда вы находитесь на вершине этой навозной кучи, абсолютно не важно, высокие или низкие у вас цели. Тот факт, что это ваши цели, делает их высокими — для вас.