Епитимья
Шрифт:
Эмма закрыла лицо руками, но в то же мгновение резко их отбросила. Собственные руки были ей омерзительны: от них разило смертью и гнилью. И как она раньше не чувствовала этот запах? Эмма стиснула зубы и посмотрела невидящим взглядом на стену перед собой: она не узнавала этот цвет, эти узоры на обоях, не узнавала собственный дом… Её лицо перекосило от злости, злости на саму себя и на тех, кто превратил её в безвольную куклу.
Эмма просидела бы в коридоре до самой ночи, но Том не должен был увидеть её в таком состоянии – надо было подниматься и приводить себя в порядок. Еле волоча ноги,
– Ты никого не убивала, – напомнила она отражению в зеркале, и то тактично промолчало в ответ.
На кухне Эмма собиралась включить чайник, но вместо этого свалилась на стул и начала изучать узоры на стенах. В кастрюле на плите заурчала вода. Ничто в этой комнате не напоминало о том страшном преступлении, частью которого она, сама того не подозревая, стала. Тогда весь мир ограничивался стенами их маленькой кухни, и в этом мире было комфортно. Эмма хотела бы остаться там навсегда, забыв про голод и боль.
Но голод и боль имели другое мнение на этот счёт и напомнили о себе сами. В животе снова разгорался пожар, и в этот раз простое самовнушение уже не помогало. Решение проблемы возникло прямо перед глазами Эммы: она схватила стоявший на столе стакан с водой и принялась жадно пить, как будто кто-то мог в любую секунду забрать у неё это сокровище. Прохладная жидкость возымела невероятное действие: желудок попался на уловку и буря внутри него поутихла. Эмма была довольна собой: было приятно сделать хоть что-то без указаний Ребекки, своими силами.
Не сразу она поняла, какую ошибку только что допустила. Крик застыл у неё в гортани: одним своим шагом она в мгновение разрушила всё. В ту ж минуту она почувствовала, как мутнел её рассудок, как угасала в ней способность мыслить, как утекало из головы всё ненужное и лишнее, как пробуждалась после недолго сна слепая животная покорность. Неужели это могло подействовать так быстро?
Эмма прыгнула в это болото добровольно, и рядом не было решительно никого, кто подал бы ей руку помощи. Ей впервые нужно было самой спасать себя. От напряжения её голова, казалось, вздулась. У неё оставались считанные минуты до точки невозврата. К тому моменту Эмма уже не помнила, что в её жизни когда-то присутствовал человек по имени Ребекка.
Одна единственная идея маячила на горизонте: Эмма, хватаясь за остатки сознания, как за спасительный круг, на четвереньках доползла до уборной, наклонилась над унитазом и засунула два пальца в рот так глубоко, как могла. Рефлексы работали исправно: поток мутной воды вперемешку с кровью и желудочным соком хлынул из неё и продолжался, пока Эмма не была опустошена окончательно. Она обнимала унитаз и смеялась: сработало, спасена. Самое сложное осталось позади.
Входная дверь открылась неожиданно и с тихим скрипом. До ночи было ещё далеко, и Эмма резко встала, сжав кулаки. Она была готова драться насмерть, кто бы ни стоял за этой дверью. Голос Тома вернул её в реальность. Всего лишь муж вернулся с работы, а она чуть не набросилась на него с кулаками. Нервная система стала ни к чёрту.
Прежде чем выйти из ванной, Эмма обрызнула лицо холодной водой и натянула улыбку. Эту маску она надевала в последний раз. Том стоял в коридоре и улыбался всё так же отталкивающе, но Эмма уже не винила его в этом: яд по-прежнему тёк по его венам и отравлял его разум. Он был лишь жертвой.
Том обнял её, и мурашки пробежали по её плечам. Эти руки, покрытые толстым слоем крови и грязи, и пустые глаза… Она больше не могла находиться рядом с ним, ни с кем из них. Все рабочие были смертельным оружием в руках незримого палача, и это пугало Эмму ещё больше. Она не хотела жить в постоянном страхе, оглядываться на каждый шорох и проверять, не тянулись ли эти руки в жёлтых перчатках к её шее.
Том незаметно управился со своей порцией и жадно смотрел на тарелку Эммы.
– Можешь взять, я неголодна, – именно этого она и дожидалась.
– А как же?.. – было видно, что мысленно он уже поедал её порцию и этот вопрос задал лишь для приличия.
– Я хорошо поела за обедом, не переживай, – врать Эмме понравилось.
Том ничего не ответил и взял её тарелку. Он и не переживал.
Эмма даже завидовала ему в этот момент. Ни о чём не волновался, ни о чём не догадывался, и в его голове с каждой секундой по экспоненте не росло количество вопросов, в то время как количество ответов на них стабильно стремилось к нулю.
После ужина Том пошёл в душ, а она подошла к входной двери и повернула ключ, стараясь не дышать, хотя из-за шума воды Том не услышал бы и стрельбу в соседнем доме. Чрезмерной осторожностью Эмма заразилась от Ребекки.
Теперь она боялась только того, что силы могли покинуть её в самый ответственный момент, она могла просто не проснуться в нужное время и упустить из-за этого свой единственный шанс.
Эмма сложила одежду на пол возле тумбочки, чтобы ночью не тратить времени на поиски, и легла на спину. Лампа светила ей прямо в лицо, но она не отворачивалась, несмотря на жжение в глазах. Пока она что-то чувствовала, она могла быть уверена, что всё ещё существовала.
Том вышел из ванной через пятнадцать минут, улыбнулся себе под нос и, подойдя вплотную к кровати, скинул на пол полотенце, под которым ничего не было. В его глазах горело неудержимое животное желание. Эмма не успела даже дёрнуться в сторону: он схватил её за ноги и резко притянул к краю кровати. В ту же секунду она ощутила его внутри. Он сделал то, чего так давно добивался, без ненужных прелюдий. Он и не думал спрашивать. Он словно почувствовал, что больше такой возможности у него никогда не будет.
Эмма почти уснула к тому моменту: сил сопротивляться у неё не осталось. Она не могла даже сказать что-то, не то что закричать или попробовать вырваться. Её тело сотрясалось от потусторонних ритмичных толчков, и ей оставалось лишь мысленно проклинать этого человека, навалившегося на неё всеми килограммами своего веса. Когда его руки коснулись её лица, когда его длинные пальцы оказались у неё во рту, внутри неё надломилось что-то очень хрупкое и ценное.
Всё это время Том не переставал улыбаться и тяжело дышать. Её молчание он принял за покорное согласие.