Эпоха героев и перегретого пара
Шрифт:
— Евреи завсегда свои горести преувеличивают.
— Не перебивай царя, Александр. Пусть не пятьдесят, даже одна тысяча. Добавим кавказцев. Итого православных, иудейских да магометанских душ под сотню тысяч набирается. Поэтов великих уничтожил, Нестора Кукольника и Фёдора Тютчева. На единственную петлю хватит? Али пару тысяч не досгубил?
— Всё оно так. А будь в моём кресле Бенкендорф, Пестелем науськиваемый и никем не сдерживаемый, ты бы не десятки — сотни тыщ считал. А то и мильён!
Государь иронически скривился.
— Да видел я твои показанья. Будто лазутчиком
Император прошёлся к окну, глянул поверх кремлёвских зубцов, обернулся.
— В твою пользу, Саша, казнь Пестеля. Облегчил мой труд, ибо зарёкся я казнить. Указ о том издам, наверное. Посему умерщвлять отныне могу лишь тайно, внешне к душегубству отношения не имея. Но Пестель что — дрянь человечишко. Сгноили бы его в остроге; та же казнь.
— Выходит, меня там сгноишь? — Строганов неловко повернулся, железки звякнули на ногах музыкой тюремных подземелий.
— Нет, — через паузу заявил Павел Второй. — Тысячи погибших — огромный грех, не искупить его. Однако услуга мне с Пестелем не главная. Ты Пушкина спас, от Бенкендорфа прикрыл. Может, Александр Сергеич всего нашего поколения стоит. И за это тебе спасибо.
— Так что теперь?
— Пока Сибирь. Пишу в бессрочную каторгу, а через пять лет видно будет, — прямо поверх смертного приговора Верховного Трибунала он чёркнул визу о высочайшем помиловании и замене кары. — Отвезут тебя на Енисей, там раскуют. Понятное дело, никаких шахт, живи себе.
— Спасибо, Государь.
— Свечку за здравие поставишь. Кстати, в Сибирь с жёнами можно. На деле не каторга — ссылка у тебя.
— Извини, не успел. Злодейства много времени отняли, — кисло улыбнулся осуждённый.
— Что, и вообще никого?
— Отчего ж. Шишкова Юлия Осиповна. Но в трауре она по усопшему супругу, не время пока.
Демидов качнул головой.
— Вот и пробуй. Я конвою скажу: пусть до этапа к шишкову дому тебя свезут. Уговоришь её бросить жизнь столичную и ехать за каторжанином вслед — считай, брат, повезло тебе. За таким счастьем и в Сибирь не грех.
Как назло, Юлии дома не случилось. Конвойный офицер велел немедленно вернуться в повозку и ехать на Казанский тракт.
— Государь Император велел мне с госпожой Шишковой встретиться! — в отчаяньи взвыл арестант.
— Ничего не знаю, — отрезал есаул, недавно ещё подчинённый Строганова во внутренней страже и оттого особо начальственный. — Мне сказано сюда отвезти, потом на этап.
С тоской глянув на знакомое крыльцо, Строганов сделал шаг к тюремной карете, звякнув кандалами, как вдруг услышал мальчишечий голос.
— Дядя Саша!
Мишка Достоевский нёсся вприпрыжку, разбрызгивая ноябрьскую грязь.
— Здравствуй! А барыня где?
— Да вот она идёт. С обедни мы.
Юлия, покрытая чёрным платком, спросила только:
— Далеко?
— В Сибирь, на Енисей. Село Шушенское. Там Фаленберг и Фролов, их освобождают, меня на их место… Зачем говорю эти подробности… На пять лет. Потом, наверно, высылка… Будешь ждать?
— Да! Но только в трауре я по мужу. Перед Богом — не свободна ещё.
— Тогда и я не вправе. Хотел бы замуж позвать. Но траур… Да и вряд ли я ныне видный жених. Имения не отобрали, что за пять лет с ними станется — неведомо. А пока меня ждут тайга, глушь, казачий острог и медведи.
Юлия ничего не ответила. Взгляды иногда говорят больше, нежели слова, особенно дополненные поцелуем.
Нетерпеливо вмешался есаул, но главное сказано уже было. Любовь сильнее, чем медведи и революция.
Часть вторая. Купец на троне
Глава первая, в которой Государь Император Павел Второй осознаёт, насколько сложнее управлять державой, нежели демидовскими предприятиями
Придворные, близко знавшие нового помазанника Божия в бытность принадлежности его к новгородскому купечеству, единодушно твердить принялись: изменился наш Павел Николаевич. Злые голоса поддакнули: тяжела шапка Мономаха, не по Сеньке шапка.
Многие глупости, наделанные Пестелем сотоварищи, исправились просто, одним только росчерком пера. Нижний Владимир вернул имя Новгорода, город на Клязьме стал Владимиром, «Русская Правда» упала в камин на растопку. Незадачливые мятежники, сосланные за Урал Расправным Благочинием, давно возвращены.
Однако как вернуть Крым и Бессарабию, бессовестно под шумок османами захваченные, когда Русская Императорская Армия распущена, а республиканские скоморохи ни на что не годны, кроме парадов с криками «хайль»? Как поляков обуздать, коим Малой и Белой Руси недостаточно? Шведы зарятся на Финское княжество, персы — на Кавказ до Тифлиса. Как торговлю и заводы наладить, ежели купеческие предприятия порушены, кумпанства развалились, а на новые золота нет? Как земледелие вернуть, когда хозяева угодий перетасованы, словно колода перед раздачей, а крестьянство и баре остались в обиженных? Как финансы отстроить в государстве, где рубль меньше стоит, нежели бумага, на его печать траченная? Как зазвать иностранных негоциантов, что после заварухи в Россию носа не кажут?
Бывало, Павел Николаевич, за половину 1828 года ещё больше в теле опавший, к вечеру уговаривал графинчик горькой и подумывал даже найти завалящего какого Романова, пусть бастарда или самозванца, готового ухватиться за державный штурвал, да перевалить ношу сию на его плечи. Однажды поведал об этих мыслях Еве Авроре, императрица в ужас пришла, в гневе отлучила супруга от опочивальни. Императорская корона России — лучшее украшение на женской головке, как её снять?
Побранившись с мужем, уехала в Санкт-Петербург, объяснивши, что воздух морской для её здоровья благотворен. Где это видано, чтоб сырость Северной Пальмиры кому-то на пользу шла? Верно, по примеру иной императрицы, Екатерины Великой, возжелала гуляний и веселья, коих не сыскать подле мужа.