Эпоха и кино

Александров Григорий Васильевич

Из задних рядов крикнули:

— Советские штучки. Мало вам налогов, под последнюю корову подбираетесь.

Агроном не обратил внимания на крики, сказал упорно в толпу:

— Я прошу поднять руки тех, кто против.

Восемьдесят человек и последним председатель сельсовета подняли руку «против».

И опять говорила, убеждала Марфа:

— Молочная артель — подспорье большое.

— Обманство одно, — кричали кулацкие наемники.

Махнув рукой, агроном сказал собранию:

— Можете идти. Кто «за» — прошу остаться.

Осталось шесть человек.

— Объявляю молочное товарищество открытым, — сказал агроном.

В Отрадном в действительности

было точно так, как у нас в сценарии. В молочной артели в ту пору, когда мы приехали знакомиться с одним из первых сельскохозяйственных кооперативов, состояло шесть членов. Отрадненская артель стала для нас моделью, прообразом будущего, и мы, естественно, сделали это молочное товарищество коллективным героем фильма. Однажды уже в съемочный период мы приехали туда и стали свидетелями большого события — в счет первого государственного кредита артель приобрела сепаратор. На крыльце под вывеской артели стоял завернутый в холст аппарат. Около него гордо сидели члены молочной артели. Вся деревня сгрудилась у крыльца. И вот сняли с сепаратора полог, фейерверковым блеском рассыпался жестяной цилиндр, бриллиантовыми искрами загорелся никель, потемнело все вокруг. Сепаратор поразил крестьян и нас. Мы стали азартно снимать весь процесс превращения молока в масло.

«Сгустеет или нет?» — ждали мужики. «Сгустеет или нет?» — волновались и мы. В сценарии у нас потом появится такая фраза: «Мужики ждут, ждут так, как при встрече с эскадрой ждал залпа броненосец «Потемкин».

И мы вместе со всей деревней как зачарованные смотрели на сепаратор и ждали чуда. И вот сначала струя жидкого, выжатого молока стремительно брызнула в глубь ведра, потом струя густая, медленная, плотная ударила в железо.

Сепаратор был самой главной нашей находкой. Сцена с опробыванием сепаратора стала центральной в фильме. В ней разрешался заявленный в первой части конфликт. Ведь сепаратор привлек в артель десятки крестьян. Это мы наблюдали в Отрадном. И, рассматривая сцену как кульминацию в борьбе за заскорузлые души крестьян, мы не пожалели красок. Да, я не оговорился, именно красок. Для того чтобы поднять финал сцены до пафосного звучания, отсняли включение фонтанов, ниспадающие струи водопадов, окрасили эти куски в разные краски и смонтировали в один стык с кадрами, в которых запечатлели бело-желтый поток сливок, ударивший в железо сепаратора. Это был фейерверк, салют! Это была первая проба работы с цветом. Нам не хватало цвета. Мы испытывали жажду цвета. Цветной пленки не было и в помине. Мы кисточкой красили в алый цвет революции поднятый на «Потемкине» красный флаг. Когда понадобилось представить цветными фонтаны и водопады, мы опускали куски пленки в бачки со специальным химическим составом — вирировали пленку в синий, золотистый, зеленый и голубой цвета. Во все цвета радуги.

По нашим сценарным наметкам вторая часть фильма повествовала о страшной засухе, которую по темноте своей крестьянство вздумало преодолеть молебном, крестным ходом.

Вздымает блестящий, парчовый поп руки к небу, подражает попу толпа.

Дошли до экстаза люди в поле. Падают в пыль, молятся. Облака показались на небе. Неистовствует поп, предварительно посмотрев на барометр. Туча закрыла небо, капнули капли дождя. Но промчалась тучка, так и не намочив земли. Грохнул поп барометр о придорожный камень. Не было больше доверия всемогуществу церкви у крестьян.

Чтобы больше не возвращаться к крестному ходу, должен сказать, эта сцена снималась под Ленинградом, в Парголове. Там, кстати, без труда нашли для общих планов захудалую деревеньку, а Ленинград привлек нас

тем, что там для этой сцены имелся в неограниченном количестве первоклассный реквизит: всамделишная, и притом дорогая, утварь и одежда. К тому же на ленинградской кинофабрике нам помогли найти прекрасного исполнителя роли попа, возглавлявшего крестный ход. Когда-то он был священником. С религией этот человек порвал, но бороду и длинные волосы оставил.

Когда из Ленинграда привезли реквизит — иконы, хоругви — и стали все это сверкающее золотом добро выгружать из кузова машины на траву, откуда-то взялись богомольные старушки и стали спрашивать нашего «попа»:

— Батюшка, что ж это такое?

А тот буднично так, скороговорочкой им отвечает:

— Реквизит, товарищи, реквизит.

Старушки были в ужасе. Получив столь странный ответ, они стремительно исчезли с «дурной вестью», а на их место явились американские корреспонденты, без устали снимавшие русскую экзотику. Их работу мы впоследствии встречали в журналах и газетах и в США, и во Франции. К слову сказать, эту красочную сцену на Западе, не очень понимая ее смысла, встречали всякий раз восторженно, именно по причине ее экзотичности.

И вот за этим и шла так кстати родившаяся сцена с сепаратором.

В третьей части по сценарному плану мы подводили очнувшегося от вековой спячки российского мужика к сознанию того, что на имевшихся в его хозяйстве беспородной коровенке и ледащей лошадке далеко не уедешь.

Тут был придуман нами «Сон Марфы».

Задремала от усталости в полуденную жару Марфа, и пришла во сне к солдатке ее, солдаткина, тощая корова. Показала корова на свои ребра. Показала ноги тонкие, вымя сухое, кости на крупе, глаза печальные.

Предстали перед Марфой все коровы бедняцкие. Вставали на колени. Головами кланялись.

Согласилась Марфа.

Ринулись коровы галопом. Бежали быстро и встали, как на физкультуру.

Головы подняли в небо, и на небе в облаках пара, в блеске солнечных лучей, как Мефистофель, появился племенной бык.

Эх, какой это был бык!

Вымя коров набухли молоком, спины выпрямились, ребра исчезли, соски не могли удержать напора молока и дождь молочный разразился ливнем.

Сон Марфы сбывается: племсовхоз подарил отрадненской молочной артели «Власть Советов» бычка-одногодка по имени Фомка.

Между прочим, это опять жизненный факт.

Был у отрадненской артели бык Фомка. Кинематографичный, красивый, как бог. Мы его снимали с любовью. Сон Марфы требовал от нас изобретательности, полета фантазии, и мы старались, как могли. Тиссэ в этой сцене получил возможность блеснуть искусством комбинированных съемок. Меня всегда привлекало в животных их не всеми различимая похожесть на людей, конечно, в какие-то моменты жизни. В сцене «Сон Марфы» у Александрова-режиссера, может быть, впервые открылась возможность это предчувствие, добродушную усмешку, обращенную к людям, поставить, снять на пленку. Так появилась сцена коровьей свадьбы. Корова шла на свидание с Фомкой, увитая гирляндами роз, в венке, посаженном на рога.

В четвертой части мы показывали окрепшее хозяйство артели. В духе знаменитой сцены из «Анны Карениной» снимали поэтическое состязание косцов и затем одним махом перечеркивали изживший себя способ заготовки кормов. И делали это решительно, плакатно и, как нам тогда казалось, убедительно.

«Пар валил от соперников в летнюю двенадцатичасовую жару, как в мороз зимний.

Побросали мужики работу, смотреть за состязанием начали.

Р-р-р-р-р-раз.

Раз, два, три.

Прилипли подштанники к мокрому телу.