Эпоха и личность. Физики. Очерки и воспоминания
Шрифт:
Буллок цитирует выводы американского историка Т. Чилдерса: Уже в 1930 г. нацисты «захватили важные позиции в каждом из основных средних классов» [2, с. 267] (а эти избиратели составляли 40% всего электората). «Ведущая партия, — националисты… все более теряли голоса в пользу нацистов в сельских местностях» (курсив мой. — Е. Ф.) (там же). Канадский историк Р. Хамильтон говорит: «Более половины голосов, признанных действительными на выборах в Германии, было подано в сельских и городских населенных пунктах, число жителей в которых было менее 25 000 человек» [2, с. 267]. Да и тщательный анализ голосований в различных областях Германии показывает, что нацисты всегда в эти годы получали гораздо больше голосов в сельскохозяйственных районах,
Удивительным образом ни Буллок, ни, по-видимому, другие историки совершенно не обратили внимания на то, что в этой атмосфере «страха, недовольства и отчаяния» [2, с. 269] в развитие событий неожиданно вмешался мощный внешний фактор, качнувший чашу весов в определенную сторону: в Советском Союзе развернулась сплошная коллективизация со всеми сопутствовавшими ей ужасами — с раскулачиванием, охватившим также значительные слои середняков, с экспроприацией имущества и высылкой «раскулаченных» семей в необжитые лесные северные районы и в Сибирь, в тайгу. Сама процедура этой высылки была так ужасна, что по пути туда многие умирали от голода и болезней. Сколько их было?
В своих мемуарах Уинстон Черчилль пишет, что в процессе многочасовых дружественных бесед со Сталиным у него дома в Москве в августе 1942 г. состоялся и такой разговор: «Скажите, — спросил я, — на вас лично также тяжело сказываются тяготы этой войны, как проведение политики коллективизации?» Эта тема сразу оживила Сталина. «Ну, нет, — сказал он, — политика коллективизации была страшной борьбой». — «Я так и думал, что вы считаете ее тяжелой, — сказал я, — ведь вы имели дело не с несколькими десятками тысяч аристократов или крупных помещиков, а с миллионами маленьких людей». — «С 10 миллионами, — сказал он, подняв руки. —Это было что-то страшное, это длилось четыре года» (очевидно, с 1930 по 1933 гг. — Е. Ф.)… «Это были люди, которых вы называли кулаками?» — «Да», — сказал он, не повторив этого слова. После паузы он заметил: «Все это было очень скверно и трудно, но необходимо». — «Что же произошло?» — спросил я.
«Что ж, — ответил он, — многие из них согласились пойти с нами (т. е. были загнаны в колхозы. — Е. Ф.). Некоторым из них дали землю для индивидуальной обработки в Томской области или в Иркутской, или еще дальше на север, но основная их часть была непопулярна, и была уничтожена своими батраками». Наступила довольно длительная пауза [3, с. 493].
Названная Сталиным цифра отнюдь не преувеличена. [121] Если верить этому рассказу Черчилля (а почему ему не верить? Черчилль сам был «тигром» и в своей речи в английском парламенте после смерти Сталина восхвалял его), то четырехлетняя война против своего народа была для Сталина страшнее войны с гитлеровской Германией даже в ее самый тяжелый период, когда немцы начали бои за Сталинград.
121
Вообще он приукрашивал события. Не сказал, например, что на Украине, в Поволжье, да и в других районах от голода умерло много миллионов (для одной Украины называли цифру 5-7 млн и более) оставшихся невысланными крестьян.
Поспешная принудительная коллективизация сопровождалась уничтожением своего скота крестьянами, загоняемыми в колхоз. Так, поголовье только крупного рогатого скота уменьшилось с 1928 по 1932 гг. более чем в 1,5 раза. Его не удалось восстановить до уровня 1913 г. даже к началу войны с Гитлером. Упала производительность и всего сельского хозяйства. Даже потом, когда оно было насыщено машинами и к 1941 г. численность тракторов, грузовых автомашин и комбайнов достигла почти миллиона (а начинали с нуля), урожайность зерна поднялась перед войной до 7,3-8,6 ц с гектара, а в царской России с ее сохами и деревянными боронами она выражалась лишь чуть меньшей цифрой — 7,0 [4, 5].
Государство приступило к безжалостному «изъятию излишков» зерна и другой продукции сельского хозяйства у крестьян. У крестьян забирали последнее, оставляя их погибать, для того чтобы поддерживать экспорт, получать валюту для покупки
Все силы были брошены на индустриализацию. Но и здесь разрушительные последствия имело «волевое» (или, скорее, «волюнтаристское») решение Сталина о резком, в 1,5 раза и более, увеличении заданий на конец первой пятилетки (1932 г.). В результате этого тщательно спланированная и обоснованная пятилетка, до этого решения превосходно, даже с опережением выполнявшаяся (нефтяная промышленность достигла запланированного на конец пятилетки уровня уже через 2,5 года, хорошо строился Днепрогэс и другие грандиозные предприятия), затрещала по швам.
Все связи и сбалансированные пропорции нарушились. Так, например, задание пятилетки по выплавке чугуна на ее последний, 1932 г., составляло 10 млн т, но оно было повышенно до 17 млн т. Однако из-за воцарившегося в промышленности хаоса даже первоначальная цифра далеко не была достигнута. Несмотря на огромное напряжение сил, несмотря на то, что этот показатель был поставлен в центр внимания (на первой странице «Правды» ежедневно в специальной рамке публиковалась суточная выплавка металла за прошедшие сутки), в 1932 г. было выплавлено даже не 10, а только 6,2 млн т и лишь в 1940 г. выплавка достигла 15 млн т [4, 5].
Часто заводы (например, ключевой Сталинградский тракторный), если и пускались «для рапорта» в срок, то вслед за этим останавливались для достройки, дооборудования, приведения в порядок и долго длившегося освоения.
Конечно, это все же позволило, раньше или позже, начать создание современных машин, транспорта, авиации, разносторонней оборонной техники, но отнюдь не в том темпе, как предписывало «волевое» решение. Кроме того, за все это приходилось платить исчезновением товаров для населения. Нормальные магазины закрывались, открывались (тоже платные) «закрытые распределители» для некоторых категорий населения. Острая потребность в валюте для оплаты закупаемого за границей оборудования новых заводов заставила открыть сеть магазинов «Торгсина» — формально для торговли с иностранцами, которых в стране было очень много, но фактически для всех, кто имел и мог приносить в них драгоценности вплоть до обручальных колец, старых зубных коронок, серебряных ложек и окладов икон. В таких магазинах были и продукты, и промтовары, и притом высшего качества, из тех, которые шли на экспорт. Все это дополнительно осложняло обстановку в моральном отношении.
Однажды я услышал (с чувством ужаса за произнесшую ее простую рабочую женщину) частушку:
В Торгсине-магазине Сыр и масло, и колбаса, А в советском магазине Сталин вытаращил глаза(портреты Сталина обязательно вывешивались всюду — даже над пустыми полками продовольственного магазина).
Понадобилось свалить на кого-то вину за хаос в промышленности, строительстве и на транспорте. Стали искать «вредителей», в частности среди технической интеллигенции. До революции русские инженеры считались едва ли не лучшими в мире — их ценили наравне с бельгийскими. Существовали и более детальные оценки: лучшие конструкторы — бельгийцы, русские, французы; лучшие технологи — немцы; лучшие путейцы, вне сомнения, — выпускники Петербургского института путей сообщения. Не случайно именно они строили великий сибирский путь и вообще всю обширную российскую сеть железных дорог. Не случайно после гибели русского военного флота под Цусимой за какие-нибудь десять лет— к первой мировой войне — был создан новый, весьма современный флот. Выдающиеся инженеры многое сделали для возрождения индустрии после гражданской войны. Достаточно назвать автора проекта Днепрогэса И. Г. Александрова, строителя ВолховГЭС Г. О. Графтио, В. Г. Шухова, Е. О. Патона, кораблестроителя А. Н. Крылова — они лично не пострадали, но сколько замечательных людей попало в разряд «вредителей» и было уничтожено.