Шрифт:
Д.Волк К.Шелуханов
ЭПОХА МЕЛКИХ ЧУДЕС
Возвращаемся мы…
Резинкой врезались трусы.
Разит аптекой.
Спи, шансоньё всея Руси
Отпетый…
А. Вознесенский, «Реквием оптимистический».
«Смешно,
– Выключите это!!!
Голос ввалившегося в кухню Владимира ненадолго заглушил песню, но упрямая китайская техника продолжила: «По чьей вине? По чьей вине?» Мелодию оборвал сухой щелчок, и магнитофон, недовольно погудев, затих. Плёнка кончилась. Семён со вздохом полез под стол.
– А всё-таки, дядя Сосо, в иные времена его бы за такие песни просто расстреляли, – донеслось оттуда сквозь звуки непонятной возни.
– Возможно, – откликнулся дядя Сосо, невысокий пышноусый осетин лет сорока, откладывая прочитанную газету. Улыбнулся, взглянув на покачивающегося Владимира. В свете тусклой общественной лампочки блеснули жёлтые глаза. – А может быть, и не расстреляли бы. Может быть, он просто пел бы другие песни. Правильные песни.
– И это возможно, – пропыхтел Семён, выбираясь из-под стола. Отряхнул испачканные штаны и уселся обратно за стол. На кухню возвратилась тишина, нарушаемая лишь шелестом очередной газеты дяди Сосо, да дребезжанием кассеты, которую Семён перематывал, нацепив по старой привычке на карандаш.
Владимир, прислонившийся к покрытой облупившейся масляной краской стене, медленно багровел. Наконец его прорвало.
– Везде! Везде одно и то же!
Владимир театрально воздел левую руку, потом неожиданно махнул и с горечью констатировал:
– Нигде за человека не считают…
Дядя Сосо, не отрываясь от чтения, сочувственно покивал. Семён же неторопливо повернулся и смерил Владимира саркастическим взглядом.
– Смешной ты, Володя.
– Чем это я, по-твоему, смешной? – вновь повысил голос Владимир.
– Пришёл пьяный. Шумишь вот по пустякам. – Семён аккуратно убрал перемотанную кассету в истёртую коробочку. – Сказал бы толком, что у тебя стряслось, что ли? Глядишь, и поможем чем.
– Рассказать? А что? – Возмущение в голосе Владимира сменилось воодушевлением. – Это можно!
– Если дядя Сосо, конечно, не возражает, – уточнил Семён.
– Дядя Сосо… – осетин выдержал небольшую паузу и улыбнулся. – Дядя Сосо не возражает. Рассказывайте, Владимир Семёнович. Мы слушаем.
Владимир вышел на середину помещения, встал в позу, откашлялся и приступил:
– Безнадёжная, безумная, бумажная муть измарала грязью чернил чело века… Проведите! Проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека.
Его голос, чуть хрипловатый хорошо поставленный голос актера, постепенно креп. Сквозь обычное декламаторское завывание прорывались неподдельные чувства.
– Я три дня и три ночи стоял, как влитой, – тучи сыпали морось, грозя простудой, – с номерком на руке, мёртво стиснут толпой, – Владимир покачнулся и нетвёрдой рукой обвел кухню, – в ожидании встречи, как чуда. Я три дня и три ночи, – он ещё раз покачнулся и, отступив на шаг, опёрся о выключенную плиту, – бессонных и злых, продержался без веры в удачу. В давке рёбра ломали и били под дых, но вернул я с процентами сдачу.
Семён непроизвольно поёжился, ощутив ноту мрачного удовлетворения, прорезавшуюся в голосе Владимира.
– Наконец, на четвёртый, продрался сквозь тьму. Свет из двери – ожоги оставил на веках! Проведите, проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека! – Владимир внезапно выбросил руку, будто указывая на кого-то, невидимого слушателям, шатнулся вперед, чуть не упав, опёрся на стол и, резко сбавив тон, продолжил:
– А в ответ: «Кто ты? Кто? Мы не знаем тебя! Где его дело? И где – бумаги? Ждут давно его охрана и кобеля в исправительно-трудовом лагере…» Где он? Где?! Неужель его нет? Нет за пазухой камня! Я по важному делу! Вот же! – слышите? – грохнула дверь в кабинет!
Дверь кухни и в самом деле со скрипом отворилась, и в кухню бочком втиснулся Нитро. Судя по туго набитому допотопному портфелю в руке, он опять собрался на несколько дней спастись от каких-то семейных неурядиц на служебной жилплощади своего друга Ручника. Нитро был, как обычно, очень коротко подстрижен и минимум неделю не брился, что вкупе с мешками под глазами придавало его круглому лицу совершенно неповторимый колорит.
– Ажно эхо пошло по отделу… Двадцать лет… Понимаешь ли ты?! – продолжил Семёнов, оборачиваясь.
– Приветствую! Братишу моего дорогого сегодня не видели? – жизнерадостно поинтересовался Нитро.
– Нет, – неожиданно спокойным и практически трезвым голосом ответил Владимир. – А что такое?
– В конторе был? – вмешался Семён.
– Не, не был, – сказал Нитро, ставя портфель в угол. В портфеле звякнуло и булькнуло.
– А число сегодня какое, помнишь?
– Не, не помню. Какой-такой павлин-мавлин?
– Так иди скорее! Сегодня же зарплату дают! Думаю, и Ручник там.
Нитро снова поднял портфель и развернулся к двери.
– Э, стоп! С портфелем не потащусь. Дядя Сосо, не присмотрите?
– Присмотрю, отчего же не присмотреть? Прокладки принес?
– Угу. Завтра поменяю. На свежую голову. – Нитро опустил портфель на прежнее место и покинул кухню – настолько быстро, насколько это позволяли его объемистая комплекция и узкая кухонная дверь.
– Двадцать лет… Понимаешь ли ты?! – двадцать лет! – с начала фразы продолжил Владимир. – Словно камень в торбе я таскал свою душу. Был я киноактёр и – посмертно – поэт, а в театре сыграл Галилея, Хлопушу… – Голос Семёнова резко затих. – Я устал от борьбы против ватной стены, в сорок два мир покинув подлунный… Надо мною, лежащим в тисках тишины, жизнь текла в свистопляске безумной! Вечность, миг ли прошли – отворили тюрьму! Что же дальше? Как жить?! – От напряжения на шее Владимира выступили жилы, голос гремел так, что в чашке дяди Сосо задрожала ложка. – И спросить-то – некого. Проведите! Проведите меня к нему! Я хочу видеть этого человека…