Эпоха потрясений. Проблемы и перспективы мировой финансовой системы

Гринспен Алан

Понятно, что активность демократических стран а сфере защиты права частной собственности разная. Более того, она варьирует в очень широких пределах. Например, в Индии, крупнейшем демократическом государстве мира, сильное регулирование бизнеса значительно ограничивает право свободного использования и передачи частной собственности, которое является одним из показателей состояния защиты права собственности. Далеко не все общества, твердо стоящие на страже права собственности, прислушиваются к голосу большинства при решении вопросов общественной значимости. Поначалу в Гонконге не было демократического процесса, а существовал лишь перечень прав, защищенных британским общим правом. Сингапур, получивший примерно такое же наследие, обеспечивает защиту собственности и договорных прав. т.е. основ эффективной рыночной экономики, однако не может похвастаться другими достоинствами западных демократий, к которым мы привыкли. Вместе с тем именно демократия со свободой прессы

и учетом интересов меньшинства обеспечивает наиболее эффективное правление и защиту права собственности, главным образом потому, что она редко позволяет недовольству достичь той точки, за которой следуют взрывные изменения экономического режима. Авторитарный капитализм внутренне неустойчив, поскольку заставляет граждан искать справедливость за пределами закона. Присущий ему риск выливается в повышение стоимости финансирования.

Хотя спорить по вопросам права собственности и демократии можно до бесконечности, приведу высказывание нобелевского лауреата в области экономики Амартии Сена: «В мировой истории неурожаев и голода нет примеров массового голода в независимых демократических странах со свободной прессой. Исключений из этого правила вы не найдете, как бы тщательно ни искали». Поскольку средства массовой информации в условиях авторитарного режима склонны к самоцензуре, вмешательство в рыночные процессы — наиболее распространенная причина дефицита продовольствия — остается незамеченным до тех пор, пока не зайдет слишком далеко.

Право собственности играет еще более значимую роль, чем поощрение инвестиций и изобретателей, создающих чудеса высоких технологий в гаражах. В январе 2003 года ко мне в ФРС приезжал Эрнандо де Сото — перуанский экономист, который представил свои идеи повышения уровня жизни обездоленных людей в мире. В мои функции входит прием иностранных представителей, приезжающих в США. Встречи с ними — это возможность получить информацию из первых рук. Насколько я знал, у де Сото была репутация человека с благими намерениями и идеалистическими представлениями, своего рода Дон Кихота, воюющего с ветряными мельницами. По его убеждению, большинство бедняков, самовольно занимающих жилье или землю, способны эффективно распоряжаться оказавшимся у них имуществом, однако им мешает отсутствие права собственности, без которого невозможно продать имущество или использовать его в качестве обеспечения займов в банках или других финансовых организациях. Иными словами, предоставление правового титула может высвободить огромное богатство. На мой взгляд, эта идея заслуживала внимания, поскольку от других теорий развития было мало толка, несмотря на гигантские суммы иностранной помощи, выделенные после Второй мировой войны.

В любом случае мне было интересно встретиться с де Сото. По его расчетам, стоимость неиспользуемой недвижимости в мире превышает $9 трлн. Несмотря на условность оценки, это заметный довесок к стоимости законодательно защищенной недвижимости. Де Сото пытался убедить политиков многих развивающихся стран в необходимости передачи права собственности беднякам, фактически владеющим землей. Он не терял оптимизма, но я считал, что ему вряд ли удастся добиться многого.

После его ухода меня не покидала мысль: может быть, он действительно нашел нечто такое, что мы упустили? Было очевидно, что убедить политиков. зачастую коррумпированных, уступить право на государственную собственность очень трудно. На пути к целям де Сото стоят два непреодолимых барьера. Первый — вера значительной части политиков развивающихся стран в коллективную собственность, хотя они открыто не называют частную собственность кражей. Если говорить прямо,то предоставление законного права на продажу земли или ее использование в качестве обеспечения предполагает передачу власти значительной части населения и ослабление власти политиков. Легализация лишает скрытого права на конфискацию по чьему-либо усмотрению. Недавние события в Китае показывают, насколько это может быть политически дестабилизирующим. В попытке модернизировать экономику местные власти периодически конфискуют крестьянские земли с целью их застройки (китайский вариант созидательного разрушения). Крестьянские волнения там очень распространены. Предоставление крестьянам явного права собственности на обрабатываемую землю могло бы внести большой вклад в достижение общественного согласия³⁰. Так или иначе, цель Эрнандо де Сото выглядит очень привлекательно, хотя пути ее достижения пока туманны.

Законодательная защита собственности всегда отставала от экономических изменений. Даже в США, где право собственности защищается в полном объеме, иски собственников из Нью-Лондона, штат Коннектикут, по поводу передачи их земель городским правительством в 2005 году под коммерческую застройку дошли до Верховного суда. Решение суда в пользу городского правительства вызвало гневные протесты в конгрессе. Стоит ли удивляться тому, что а разных культурных средах существуют разные взгляды на то, в какой мере следует защищать собственность. Проблема

осложняется по мере того, как собственность все больше становится интеллектуальной. Я обращаюсь к этой теме в главе 25.

Хотя верховенство закона и право собственности являются, на мой взгляд, главнейшими условиями экономического роста и процветания, не следует забывать и о других факторах.

Исторически общества, которые стремятся к высокому уровню удовлетворения текущих потребностей и склонны к заимствованиям под будущие доходы, сильнее подвержены инфляции и застоям. Для экономики таких обществ характерен более значительный дефицит бюджета, покрываемый за счет печатного станка. Возникающая в результате инфляция вызывает экономический спад или. что хуже, заставляет центральные банки ужесточать регулирование. Затем цикл повторяется. Страны Латинской Америки, как будет показано в главе 17, особенно страдают от этого популистского недуга. К сожалению, даже у США нет полного иммунитета к нему.

Редко обсуждаемым, но важным макроэкономическим фактором экономического успеха является гибкость экономики и, как следствие, ее устойчивость к потрясениям. Восстановление американской экономики после катастрофы 11 сентября наглядно демонстрирует значимость гибкости. Скажу больше, гибкость экономики и уровень развития права собственности взаимосвязаны. Для обретения гибкости конкурентному рынку необходима свобода, иными словами, участники рынка должны свободно перераспределять собственность в зависимости от ситуации. Ограничения на ценообразование, заимствование, объединение и рыночную практику приводят лишь к замедлению роста. Противоположность этому — дерегулирование — теперь воспринимается как реформирование. Надо отметить, что еще относительно недавно, в 1960-е годы, реформирование ассоциировалось с регулированием бизнеса.

Еще одним условием нормального функционирования рыночного капитализма, которое не часто увидишь в перечнях факторов экономического роста и повышения уровня жизни, является доверие к слову, данному другими. В условиях верховенства закона у каждого есть право на судебное исполнение договоренностей, однако, если судебного решения потребует значительная часть заключенных договоров, судебная система захлебнется, а общество не сможет следовать принципу верховенства закона.

Таким образом, в свободном обществе, управляемом на основе соблюдения прав и обязанностей граждан, подавляющее большинство сделок должно быть добровольным, что предполагает доверие к слову тех. с кем вы ведете дела (чаще всего это незнакомые люди). Примечательно, что, как я уже отмечал, большая часть договоров, особенно на финансовых рынках, исходно существует в устной форме и подтверждается письменно лишь впоследствии даже в условиях значительного движения цен. Только вдумайтесь. насколько мы доверяем фармацевту, который готовит лекарство по рецепту врача. А наша уверенность в слове производителя автомобиля, обещающего определенные характеристики своего изделия? Мы вовсе не доверчивые простачки. Мы рассчитываем на заинтересованность контрагента в сделке. Вряд ли нам удалось бы успешно вести дела в отсутствие той культурной среды, в которой мы живем. Без нее разделение труда, принципиально необходимое для поддержания нашего уровня жизни, было бы невозможным.

Как н уже говорил, материальное процветание, т.е. создание богатства, требует принятия риска. Ни у кого нет гарантии, что его деятельность, связанная, например, с получением средств для приобретения пищи, одежды и жилья, принесет ожидаемый результат. Однако чем больше мы доверяем людям, с которыми ведем дела, тем масштабнее процесс накопления богатства. В рыночной системе, построенной на доверии, значительную экономическую стоимость приобретает репутация. На репутацию, формально отражаемую в балансе как гудвилл, приходится значительная доля рыночной стоимости компании.

Репутация и связанное с нею доверие всегда были в моих глазах ключевыми атрибутами рыночного капитализма. Законы регулируют лишь малую толику повседневной рыночной деятельности. Потеря доверия ощутимо подрывает способность нации к ведению бизнеса. На рынке неопределенность, создаваемая не вполне честными компаниями, повышает кредитный риск и приводит к увеличению реальной процентной ставки.

Как человек, занимавшийся регулированием банковской деятельности на протяжении 18 лет, я убежден, что государственное регулирование не может заменить честность. На деле любая форма государственного гарантирования кредитов снижает потребность финансовых контрагентов в формировании репутации честного партнера. Понятно, что правительственные гарантии выше индивидуальной репутации. Однако гарантии, даже те, что заслуживают самой высокой похвалы (например, страхование депозитов), обходятся очень дорого. На мой взгляд (думаю, что с этим согласится большинство регуляторов), главным и самым эффективным средством защиты от мошенничества и неплатежеспособности является контроль со стороны контрагентов. JPMorgan, например, тщательно анализирует баланс Merrill Lynch, прежде чем предоставить кредит, а не просит Комиссию по ценным бумагам и биржам подтвердить платежеспособность Merrill,