Эпсилон
Шрифт:
И только когда у меня появился тот суперкрутой канал «НТВ-Плюс Музыка», я наконец-то смог услышать «Мэмори Ремэйнз» у «Метлы» и в очередной раз подтвердить, что Воробей был тем ещё пиздаболом.
Кстати, забавный факт: когда он пиздюком выносил мусор, ему было страшно. Мне тоже было страшно, поэтому я не выносил мусор. А идти-то надо было всего три метра до мусоропровода.
Но это гнилой район, гнилой дом и гнилой подъезд, поэтому пизды можно было получить даже в своём падике, где регулярно было нассано, наблёвано, валялись окурки, баяны, булики, бутылки от бу2хача, пятна крови на полу и всё такое.
Кто узнал свой подъезд, поднимите руки!
И Воробей,
Но вот что это была за песня, я так и не выяснил. Видимо, что-то из очень раннего. Кто знает, какие демки, анрелизды и би-сайды хранились на кассетах у моего соседа.
В том же двухтысячном году, когда я увлёкся граффити, рэпом и брейк-дансом, я сменил школу. Мои старые друзья из старой школы, с которыми я раньше играл в футбол, хоккей и баскетбол, как один стали футбольными хулиганами и скинхедами. А новые друзья из новой школы как один гамали в интернет-клубах в Кваку, Контру2 и чуть позже Колду2. Рэповать мне было не с кем, и тут-то снова появился Воробей, с которым мы на тот момент почти не общались. Такая вот у нас была странная дружба.
Мы дрались, не общались, потом мирились и снова дрались. Он меня считал лохом, я его считал недоразвитым апездалом, но всякий раз выходил в падик, когда он меня звал, потому что, да, я был лохом, а ещё нам нехуй было делать.
Наравне с «Метлой» он слушал в детстве также и «Мальчишник», «Мистера Малого» и даже сборники «Трепанация Ч-Рэпа». У меня же к тому моменту появился канал «MTV Россия», а с ним – все современные песни, яркие клипы, передачи про экстремалов и даже молодой Иван Ургант в образе бывалого Павла Злобы.
Мы брали маркеры и рисовали прямо на своём этаже примитивные граффитюли, срисовывая их из молодёжных журналов. А потом Воробей получил за это пизды от своей мамки. Она дала ему краску и заставила красить стены. Ха-ха. Но его мать была просто ходячим пиздецом, даже вспоминать её не хочу. Цвет, разумеется, не просто не совпадал, а вообще был другим. И вскоре на голубых стенах появились густые тёмно-зелёные мазки.
К счастью, через года два или три в доме сделали ремонт и все стены покрасили и побелили. А ещё чуть позже во всём доме поменяли лифты, так что мне больше не приходилось смотреть на надпись «Серый П. лох», нацарапанную ключом от ёбаных гаражных ворот.
Ещё мы вытаскивали на этаж лист ДВП, мафон и пытались танцевать брейк-данс под «Ракамакафо», «Чек ит аут нау, зе фанк соул бразерс», «Вы хотели пати?» и, конечно, «Я буду жить». Иначе говоря, мы танцевали под любую песню, под которую танцевали в клипе на эту песню.
Со временем нам захотелось чего-то большего, и мы начали пытаться зачитывать свои куплеты. Я честно трудился дома и записывал в тетрадочку свои первые рифмы, а потом выходил в падик и зачитывал про пенсионеров, сидящих на лавках, которые ебашились в нарды и которым тяжело жилось.
Как видите, остросоциальные вопросы меня волновали с детства. Но это я. Я старался, сочинял и пытался читать. Никакого бита у нас, конечно, не было. Просто взял и застелил под воображаемый ритм. Что делал Воробей? Воробей слушал мой куплет, а потом говорил:
– Нормально! А вот зацени мой текст, ща, – он делал вид, что вспоминает начало, а потом вступал без рифмы,
В какой-то момент он запинался и говорил: «Блин, как же у меня там дальше-то было? Щас, вспомню, погоди…» – типа он это, блядь, сочинил и сейчас по памяти хуярит, ну да.
– Да я понял, – перебивал я его, – ты всех отпиздил и выебал, можешь не заканчивать.
– Не-не-не, там дальше ваще нормально будет, ща, погоди, – не хотел обрывать он куплет на середине и продолжал говорить примерно такой же текст, который был и до этого: «…Я схватил охуенную тёлку и потащил в падик к братве где мы её пустили по кругу и она сама не хотела уходить и просила ещё…»
Его песни длились по полчаса. Каждый раз, маскируя свой фристайл, он утверждал, что сочинил песню буквально вчера или несколько дней назад. Действие всех текстов всегда начиналось на дискотеке, а заканчивались они тем, что он устал и пошёл спать. Ну и, конечно, за каждую песню он ебал двадцать баб, пиздил кучу быков и нагибал кучу лохов (вроде меня). Собственно, его песни были очень похожи на истории, произошедшие с ним несколько лет назад. Не хватало только солдат и ниндзя.
К слову, он сильно заикался, как и его батёк. В детстве про Воробья ходил слух, что он передразнивал своего папу и сам вырос заикой. Говорят, я тоже в детстве заикался после того, как меня напугала собака. Но меня отпустило через недельку, а Воробей х-х-хуярил так ф-ф-фсегда. Но когда он стелил свой рэп, его флоу был ровным, без клонического дилэя.
Ещё стоит заметить, что если про меня на стенах писал и рисовал либо он, либо его дружки-малолетние-урки и это всегда были оскорбления, то ему на стенах писали какие-то мокрощелистые пиздюхи (а может, всего одна), с которыми он зависал на этаже, и почти всегда это были признания в любви. Может, в его телегах не всё было пиздежом, а может, все его телеги рождались из его личного опыта, который он успел приобрести к тринадцати годам, катаясь с отцом на дачу и обратно.
Тогда стены этажа контрастировали оскорбительными надписями про меня и любовными признаниями ему. Меня это сильно задевало, ведь я вообще не пользовался никакой популярностью у девушек (да и сейчас ничего не изменилось), а этот мелкий пидорас где-то постоянно находил тёлок. И я только и мог прочитать любовное послание на стене и, где было написано «Воробей», добавить «чмо и клёр». И получалось что-то типа «Воробей кантапёр очень тебя люблю» или «Воробушек седьмой этаж (его домашний номер телефона) вафлит хуи за деньги».