Эр-три
Шрифт:
Такой архив — штука сентиментальная и старомодная. Сейчас, в наш век электричества и эфирных хранилищ, мало кто держит семейные фотографии, личную переписку и видеозаписи особенно важных моментов жизни при себе постоянно: все это прекрасно размещается на гигантских служебниках информаториев, где и находится в безопасности куда большей, чем на носимом кристалле. Кристалл можно сломать или с легкостью потерять, что я, видимо, немногим ранее и проделал. Не принимать же всерьез версию того, что мой личный архив, даже мне самому, как правило, не очень нужный, понадобился кому-то
Архив же куда более важный, рабочий и научный, пребывал ровно там, где ему и положено: внутри маленького сейфа, тоже, кстати, избежавшего вскрытия.
Полицейские удалились по своим важным делам, следом за ними ушла и девушка Анна Стогова: отправилась общаться с местным повелителем всего, что не приколочено, или приколочено, но не до конца.
По-советски эта должность называлась глуховатым словом zavkhoz, означала нечто вроде местного суперинтенданта, но с налетом героическим или прямо божественным: в прямые обязанности этого полезного человека входило буквально всё! Всё — в том числе, и установка новой двери взамен практически уничтоженной.
Ожидаемый легендарный герой, традиционного для советских вида дворф, явился неожиданно скоро: не прошло и получаса.
При себе дворф имел ящик с инструментами, заплетенную в толстую косу рыжую бороду и двоих помощников, со стонами и кряхтением тащивших новую дверь: стальную и в полном сборе, включая даже дверной косяк, ощетинившийся толстыми ригелями замка. Видимо, к поступившему запросу ответственный служащий отнесся со всем вниманием и добросовестностью: повторного взлома можно было не ожидать. Разве что, взлома всей стены, или, например, потолка.
– Guten Abend, - видимо, ради разнообразия, со мной поздоровались на хохдойче, почти сразу, впрочем, перейдя на британский и протянув для пожатия крепкую ладонь.
– Суперинтендант Лызин.
– И, ожидая, видимо, какой-то особенной, непонятной мне реакции, степенно поспешили уточнить: - не родственник!
Я, надо сказать, заметил: стоит советскому человеку вам представиться по фамилии, как немедленно оказывается, что точно такую же фамилию носил или носит кто-то знаменитый, печально или нет, и, значит, нужно немедленно уточнить, что он, представившийся, никакого отношения к тому, очень известному, не имеет.
Мне сложно это понять: что в моих родных краях, что в любых других странах, называемых на местный манер капиталистическими, никому бы и в голову не пришло, что убийца знаменитого ирландского барда Марк Чепмен имеет хоть какое-то отношение к основательнице компании Саузерн Юнион, и они оба — ко второй известной жертве Джека Потрошителя!
В общем, я сделал вид, что все понял, но не считаю этого Лызина родственником Лызина того, кем бы они оба ни являлись.
Мне, в итоге, было предложено пойти и где-нибудь погулять минут так двести: я так и поступил, решив, наконец, добраться до небольшого магазина, расположенного на территории Проекта. Отсутствие в личном распоряжении элофона начало приносить заметные неудобства, и неудобства эти я принялся устранять: деятельно, пусть и несколько запоздало.
Кристалл же с личным архивом я действительно потерял
Глава 19. Сны и сны.
Этот сон запомнить не получилось. Одно только сохранилось в памяти: сон был тревожный, почти кошмар, я куда-то бежал, кого-то ловил (или, возможно, убегал от кого-то сам).
Вы же наверняка видели, как спят собаки? Готов поспорить: мои, чтобы не сказать, лапы, руки и ноги точно так же рефлекторно подергивались, а морда издавала приглушенные звуки, возможно, даже и лай.
Проснулся, ожидаемо, весь разбитый и совершенно не выспавшийся, и решил сразу же позвонить Рыжей-и-Смешливой: беседа с любимой женщиной обязательно должна была повысить градус настроения, без того слегка низковатый.
Не позвонил.
Неожиданно вспомнил тот, другой, сон, связанный с сильным ударом улицей города Мурманска по мохнатому затылку одного там профессора. Вспомнил и странные обстоятельства, и наказ предка, и даже ощутил, на какое-то мгновение, последствия могучего родственного пинка.
Где искать кошку и мышь, каким образом кому-то из них можно верить, а кому-то — нет, было мне решительно в тот момент непонятно, а потому я решил поступить ответственно, и купить, наконец, несчастный элофон.
В пользу решения о покупке говорила и заработная плата, своевременно оказавшаяся на моем эфирном счете: местная кассовая контора, с совершенно зубодробительным советским названием Vneshtorgbank, вовремя отчиталась о поступлении, отправив эфирного гонца. Денег в этом самом поступлении оказалось неожиданно много.
Магазин, торговавший, в том числе, всякой бытовой мелочевкой, на территории Проекта был: именно там мои временные коллеги закупались зубными щетками, мылом, пастой и многим другим, и это было бы нормально, но кое-что вызывало у меня, натурально, скрежет зубовный.
В продаже, кроме прочего, имелся знаменитый алкогольный напиток, лучший в мире дистиллят, прозрачный, как слеза ребенка и ощутимо пахнущий свежим хлебом — Stolichnaya Vodka. Нет, я, конечно, не изменил своего отношения к чистым дистиллятам, но два самых знаменитых в мире коктейля, до каковых я был раньше весьма охоч — апельсиновый Otvertka и томатный Masha Krasnova — в нормальных барах делались именно из советской водки.
Что в Ирландии, что в Исландии такие коктейли были удовольствием весьма дорогим: не на весь вечер и даже не на каждый вечер, и связано это было с неимоверно высокой ценой импортной основы. Здесь же водка стоила денег настолько незначительных, что было даже удивительным то, насколько редко ее покупали.
В общем, оторваться от витрины с алкоголем стоило серьезнейших усилий — помогло только очень живое воспоминание о вновь приобретенной аллергии.
Продавец, чернявый носатый имп, или, как говорят в Союзе, chiort, понял меня по-своему и покивал сочувственно: видимо, правило горящих труб возникло далеко не только на моей далекой заснеженной Родине, и один мужик другого понимал рефлекторно даже в Стране Советов.