Эр-три
Шрифт:
Мне захотелось рассмотреть фигуру поближе: внутренний голос, категорически требовавший как можно быстрее отойти на максимально возможное расстояние, я задавил усилием воли.
Дальняя перспектива дернулась, и приблизилась, сразу став втрое менее далекой. Вместе с изображением как бы стал ближе звук: заиграла веселая музыка, натужно смеялись какие-то неприятные люди, стали слышны пьяные выкрики.
Фигура была установлена на своего рода мобиль: большую колесную платформу, раскрашенную в те же цвета, яркие и вызывающие. По бокам
Фигура оказалась аниматронной: в такт шевелились руки и ноги, задиралась голова и открывался гигантский игрушечный рот.
Все они, и фигура, и окружающие ее люди, одеты были странно, неприятно и вызывающе: аляповатые формы, избыточно яркие цвета, полураздетые девушки в расшитых блестками купальниках и многоцветных перьях, торчащих из головных уборов и не только. Люди смеялись, пили на ходу из бутылок, обнимались и даже целовались: вели себя, в целом, неприлично.
Позади первой колесной платформы скорее угадывались, чем действительно были видны, другие мобили, такие же и не очень.
– Первый раз видите карнавал?
– спросил меня неуловимо знакомый мужчина, вдруг оказавшийся рядом. Я отшатнулся: неожиданный собеседник пах удивительно сладкими духами, был одет исключительно в кожаные ремни, и даже накрашен так, что сделался похож на очень сильно потасканную проститутку, такую, какими их изображали в некоторых старых кинокартинах.
– Отчего же, - я, отчего-то, решил побороть смущение.
– Мне приходилось видеть карнавалы, и даже принимать в них участие. Но этот… Излишне… Даже не знаю, не могу определиться.
– Ах, какая прелесть! Наш профессор не может определиться!
– манерно захихикали вдруг перенесшиеся поближе девушки в купальниках — те самые. В ужасе и с удивлением я понял: это — не девушки! Меня сперва обманули высоченные платформы туфель, типично женская одежда и общее поведение танцовщиц, отдельных же деталей тогда было не разобрать из-за расстояния, но теперь в неожиданном открытии своем я был уверен: меня окружали самые настоящие содомиты.
– Определяться придется, придется, обязательно придется!
– гнусаво пропел самый противный, невысокий и пузатый, извращенец.
– Все определяются, профессор, все! На севере, в холодном краю, не скрыться, жаркие объятия юга примут Вас!
– он пошел на меня, расставив руки, будто демонстрируя те самые объятия.
Я отпрянул настолько, насколько это оказалось возможным, и уперся спиной в стену карамельного домика. Сразу стало ясно, что метафора в моем сне обернулась скрытой реальностью, и дом действительно выстроен из леденца: я немедленно прилип! Будь я немного меньше и слабее, и успей идея карамельной стены оформиться до конца, там бы я, наверное, и остался, но вырваться из сладенького плена мне, по счастью, удалось.
– Славьте жирный вторник!
– завопил кто-то, и вся цветастая компания оказалась втянута в толпу, окружающую
Очумело оглядевшись, я бросился бежать вдоль по улице, стремясь уйти как можно дальше от настигающего меня чудовищного великолепия.
Бежать было тяжко: я старался изо всех сил, отчаянно жалея о том, что утратил, в ходе эволюции, настоящее, а не шуточное, умение становиться на четыре лапы.
Бежать было тем более тяжело, что мне стало жарко: я оказался одет не в летний парусиновый костюм, как минутой ранее, а в тяжелую камлейку, очень теплую и почти водонепроницаемую. Почти в таких одеждах мои предки добывали северного морского зверя.
Бежать почти не имело смысла: движущаяся со скоростью небыстрого пешехода толпа содомитов настигала меня, несущегося со всех лап, самым странным, но очевидным, образом.
– Что, красное пиво больше не кажется женским?
– вдруг спросил меня первый собеседник из моего сегодняшнего сна. Он вдруг утратил петушиную раскраску, обрядился в совершенно конвенционного вида медицинский халат и классические черные брюки. Под халатом стали видны голубая сорочка и классический темно-серый галстук.
Я огляделся и прочувствовал: куда-то делись и залитый солнцем карамельный город, и толпа галдящих извращенцев, да и камлейка, так мешавшая мне бежать, обратилась матросской робой. Оба мы оказались на палубе небольшого галиота, медленно идущего вдоль побережья: судя по отсутствию рывков, на веслах никого не было, и шли мы то ли по течению, то ли под парусом.
– Что же Вы, Лодур!
– я внезапно узнал собеседника: это был тот самый доктор, самый известный и чуть ли не самый главный содомит старушки Европы, наложивший на меня проклятье, ставшее основной причиной всех последующих моих похождений.
– Не противьтесь своей природе, профессор! Все лучшие люди этого мира были одними из нас!
– доктор надвигался на меня решительно, зачем-то стремясь приблизиться. Я медленно отступал.
– Вы так холодны, мой дорогой! Видимо, работа с морозом, вся эта ваша ледяная магия, она накладывает отпечаток… - оппонент разулыбался уже и вовсе похабно, и даже подмигнул.
– Идите же сюда, мы проговорим Вашу проблему, составим план выхода из кризиса, отогреем Вашу заиндевевшую душу настоящим мужским теплом! Ну же, профессор!
– Много ты знаешь о тепле, тварь!
– слушать такое, пусть даже и во вполне осознаваемом сне, было выше моих сил.
– И о природе тоже! Я ведь знаю, это проклятье, оно — твоих рук дело!
– Даже ярость Ваша — она обжигающе ледяная, - вдруг пожаловался содомит.
– Настоящий ледяной маг, потомок инеистых великанов!
Ветер, до сих пор тихий и неубедительный, вдруг взвыл стократно громче, но не стал сдувать меня с палубы, а приволок откуда-то издалека странно плотный туман, настоящее маленькое облако. В облаке угадывался чей-то силуэт, смутно знакомый и почти свой.