Эра Броуна
Шрифт:
– Я не понял: это что, угроза? Или акт самокритики? – нехорошо улыбнувшись, поинтересовался капитан.
– А понимай как знаешь, коп. – И вожак, резко поднявшись на ноги, распахнул дверь. Жест его был совершенно недвусмысленным.
– Мое дело – предупредить, – пожал плечами Репнин и вышел в залу.
– А мое – наплевать на ваши угрозы, – оскалился Хурра-Бин и даже слегка присел, раскорячив ноги. – Обратную дорогу помнишь или проводить?..
В песнях и танцах, судя по всему, наступил перерыв. “Девочки” разносили всем желающим тарелки с жареным мясом.
И тут один из сноу-менов, сидящий у самой сцены,
Валерий успел подумать: “Доигрался в йети, придурок!”, а потом началась паника. Волна необъяснимого ужаса накатилась на обитателей полуподвала. “Девочки” завизжали. “Шерстяные дети” бросились кто куда, спотыкаясь о шкуры, роняя светильники, сбивая друг друга с ног. Настоящее смертоубийство происходило в дверях, где в ход пошли кулаки и канделябры, как будто сноу-мены бились за место в шлюпках на тонущем корабле.
Свихнувшийся сноу-мен издал один протяжный, совершенно нечеловеческий, душу вынимающий звук – то ли вой, то ли вопль. Но дело было не в нем: капитан прекрасно знал, что “шерстяные” мастерски умеют подражать звериным крикам – это для них совершенно привычное занятие, своего рода народное искусство. Ужас возникал ниоткуда и гнал людей наружу.
Репнин вырвался из полуподвала одним из самых последних. Сила воли, видно, была побольше, а давиться в дверях – никакого желания. Несколько пострадавших в драке ползли или ковыляли к выходу. Валерий помог какой-то девушке выбраться на улицу, но вернуться за отставшими у него уже не было сил. Пот стекал со лба, заливая глаза, рубашка на спине и груди промокла насквозь. Руки едва ли не первый раз в жизни дрожали противной мелкой дрожью.
Некоторые “шерстяные” уже унесли ноги совсем, другие остановились неподалеку от здания, утираясь, сплевывая и с опаской поглядывая на двери, – взъерошенные и затравленно озирающиеся, похожие на побитых собак. Сам Хурра-Бин, подобно истинному капитану, покинул “судно” после всех – вытащил на кучу шлака двоих полуживых от страха “детей” и рухнул, быть может, даже потеряв сознание. Слишком уж сильна была нервная перегрузка.
Минут через пять, когда вожак пришел в себя и начал обходить поредевшие ряды соратников, ободряя или, напротив, стыдя сноу-менов, капитан набрался решимости и заглянул в двери полуподвала. Он ожидал, что невидимая сила мгновенно ударит его в самое незащищенное место и свалит с ног, бросит назад – к перепуганным “шерстяным”, но ничего этого не произошло. Страха больше не было.
Репнин зашел внутрь. Все произошедшее теперь казалось ему дурным сном… На груде шкур лежал, раскинув руки, давешний сноу-мен. Он еще был в беспамятстве – самый обыкновенный “шерстяной”, ничуть не лучше и не хуже любого другого из трех сотен членов московского братства. И было совершенно непонятно, что же такое особенное произошло с ним и со всеми остальными.
Глава четвертая
20 СЕНТЯБРЯ
16
ПРИМАК (1)
Палуба авианосца была скользкой от дождя. Порывистый ветер гнал рваные клочья облаков. Поднялась высокая волна, раскачав даже эту непомерной величины посудину. Было незаметно, чтобы авианосец “Дуайт Эйзенхауэр” как-то особенно приготовился к встрече. Служба шла по обычному распорядку. Это не укрылось от глаз генерал-лейтенанта Примака, и он буркнул поминутно оглядывающемуся на него Равандрану:
– Не больно-то нас привечают.
Прилепившийся на плече электронный переводчик тут же перевел. Примак и сам вполне сносно говорил по-английски, но в официальных случаях предпочитал не рисковать, не подставляться. Он не очень-то уверенно чувствовал себя, попадая в сферы высокой политики – гость на чужом празднике, вернее, непрошеный гость… Бывший командующий миротворческими силами ООН в Восточной Африке генерал-лейтенант Мис, эвакуировавшийся сюда из подвергшегося бомбардировке штаба, стоял одиноко у носового входа в надстройку. Внимательно рассмотрев приближающуюся группу людей, он с удивлением не обнаружил в свите Генсека председателя Комитета по миротворческим силам ООН.
Мис еще не знал, что Примак поставил категорическое условие, без которого ни за что не принял бы на себя командование – непосредственное подчинение его Генсеку в обход лорда Пикфорда. И Равандран без особых возражений дал согласие. Главное, что Совет Безопасности был не против. На протесты самого председателя комитета после провала военной блокады ТАР можно было не обращать внимания. Имелось и еще одно условие, о котором на авианосце тоже не знали: весь штаб Миса должен был отправиться домой вместе с шефом. Примак привез в Африку своих людей.
Выглядел генерал-лейтенант Мис как обычно, на лице – под плохо сработанной маской безразличия – была видна смесь обиды и облегчения. Словом, он не слишком уж страдал от своей отставки. Другое дело – его штабные офицеры. Они настороженно смотрели из иллюминаторов надстройки на приближающегося нового командира – не все были уверены в прочности своего положения – и с облегчением вздохнули, не обнаружив у Примака свиты из русских офицеров. Впрочем, немалая часть штабников откровенно жаждала вернуться на родину.
Те из команды “Эйзенхауэра”, кто находился наверху, с нескрываемым любопытством рассматривали “генерала-Могилу”. Примак шел по качающейся палубе медленно (нельзя было обгонять страдающего морской болезнью и постоянно поскальзывающегося Генерального секретаря ООН), но твердо – ни разу не покачнулся. Ладно сидящий камуфляжный костюм, низкие сапоги вместо положенных по штату высоких десантных ботинок, особенная русская портупея с двумя перекрещивающимися на спине ремнями; на боку большая кобура для автоматического пистолета. Голубой берет у Примака надет чуть набекрень, не так щегольски, как у коммандос из спецназа или “лихих” штабников, а в самый раз. А вот у Равандрана берет и вовсе был натянут на самые глаза, видно, из опасения, что вдруг улетит. И эта деталь придавала Генсеку неистребимо стариковский вид.
Примак – среднего роста, широкоплечий брюнет с короткой стрижкой и вечно чуть прищуренными глазами. Много складок на лбу, у глаз, носа и рта. Взгляд пронзительно-внимательный, мгновенно переносящийся с одного предмета на другой, но при этом почти спокойный.
Похоже, навязанный Генсеком темп жизни казался генералу до невозможности медленным, но это следовало стоически перенести, ведь высшая мудрость была в терпении и умении выждать и внезапно, в самый подходящий момент, нанести молниеносный, неотразимый удар.