Эра Мориарти
Шрифт:
– Ну вот и остались мы с вами, Ватсон, совершенно одни, – заметил Холмс, с некоторой грустью глядя вслед юной особе. – Без столь вожделенного вами омлета и не менее милого моему сердцу стейка по-чикагски…
И с этими словами он удалился в спальню – последнее время он предпочитал отсыпаться днём и работать ночами, утверждая, что ночью никто не мешает ему думать.
Скорее всего, это правда.
Но – опять же, скорее всего – далеко не вся правда.
Эра Мориарти сильно изменила нас всех. Но я никогда не спрошу его, почему он больше не носит серебряных запонок и не любит чесночный соус. Точно так же, как и он никогда не спросит меня о том, с чего бы это вдруг я так полюбил резкие ароматы восточных благовоний, и почему из моей каюты так часто несёт бальзамической алхимией, с которой даже они не справляются. Разве что
Мы оба слишком дорожим нашей дружбой – и не хотим знать лишнего…
Недавно мой редактор при личной встрече в клубе за стаканчиком хереса мягко пожурил меня за то, что я так и не довёл до сведения широкой публики обстоятельства, вследствие которых мы с моим знаменитым другом переселились со столь уютного и всем нашим почитателям хорошо известного дома на Бейкер-стрит, 221-б на борт «Королевы Марии», дирижабля новейшей конструкции. Также напомнил он мне и о том, что я до сих пор не описал в своих биографических заметках дело, за раскрытие которого сэр Шерлок получил свой титул. А читатели буквально завалили редакцию письмами с вопросами – и что же, скажите, делать несчастному редактору?
В итоге я вынужден был пообещать, что незамедлительно устраню это досадное недоразумение и удовлетворю любопытство почтенных сограждан. Тем более что сейчас политическая обстановка такова, что раскрытие некоторых пикантных подробностей уже не может причинить вреда тем высокопоставленным особам, которые были волей случая вовлечены в
Дело с марсианскими треножниками
повесть Максима Тихомирова
– Как по-вашему, что самое странное во всей этой истории, Ватсон?
Хрипловатый голос великого сыщика вывел меня из состояния созерцательной задумчивости, в которую я был погружен видом, открывавшимся из окна салона первого класса пассажирской гондолы «Графа Цеппелина».
Я пожал плечами: творящиеся вокруг странности перестали меня удивлять задолго до Нашествия и Великой Мировой. Одной меньше, одной больше – не всё ли равно? Но всё же определённая доля любопытства – какую именно странность аналитический разум знаменитого детектива посчитал наиболее интересной? – заставила меня отвернуться от панорамного окна.
– Просветите меня, друг мой, – отозвался я, наливая шерри в хрустальные бокалы.
– Самое странное то, что мои услуги понадобились короне именно тогда, когда мы с вами нежданно-негаданно решили вдруг вернуться на берега Туманного Альбиона после стольких лет отсутствия, – сказал Шерлок Холмс, принимая свой бокал. – Я вижу в этом нечто большее, чем просто совпадение. Вы так не считаете, Ватсон?
– Вы по-прежнему верите в теорию всемирного заговора, Холмс? – я не сдержал улыбки. – Во все эти многоходовые комбинации с участием тысяч разновеликих фигур по всему свету, в интриги, затеянные ещё в прошлом веке и растянувшиеся до наших дней? Полноте, Холмс! Люди, положившие им начало, давно уже мертвы, и некому пожинать плоды семян зла, рассеянных по всему миру на стыке столетий.
Холмс едва притронулся к вину. С той минуты, когда наше судно вошло в воздушное пространство Британии и посыльный вручил знаменитому сыщику таинственную телеграмму, тот погрузился в состояние сосредоточенной рассеянности, свойственное всем неординарным натурам при полной их увлечённости какой-либо сложной проблемой.
– У сеятелей всегда найдутся благодарные последователи, которые с готовностью воспользуются результатами их трудов, – ответил он. – Помните, Ватсон: ничто на этом свете не возникает из ничего и не пропадает бесследно, и каждое, абсолютно каждое действие имеет своё последствие, пусть даже и удалённое во времени. И если оглянуться на события прошлого, приглядеться попристальнее к тому, что происходит в мире сейчас, наложить одно на другое и экстраполировать обнаруженные тенденции в будущее, мы увидим довольно зловещую систему. Любой здравомыслящий человек с острым умом, мало-мальски умеющий им пользоваться, вооружившись машиной Бэббиджа и проведя необходимые подсчёты, с лёгкостью убедится в существовании некоего генерального плана, которому подчинено развитие цивилизации в последние десятилетия.
– Вообще-то это называется паранойей, друг мой, – улыбнулся я. – И поиски доказательств существования вселенского заговора обычно приводят большинство ищущих в стены Бедлама.
– Я вовсе не большинство, Ватсон, и вам это прекрасно известно, – возразил Холмс тоном удовлетворённой гордости, которую малознакомые с ним собеседники зачастую почитали высокомерием. – В ближайшие часы я сумею доказать вашу неправоту, и для этого мне не понадобятся интеллектуальные костыли в виде счётной машины. В прошлом мы с вами не раз сталкивались с тем, что преступления, ничем не связанные между собой на первый взгляд, при рассмотрении их под нужным углом становились вдруг частью единой мозаики, а грозные преступники оказывались лишь марионетками в руках умело прячущегося за ширмой кукловода.
– Единственный известный мне кукловод, обладавший таланом подобного рода и силы, мёртв уже четверть века, друг мой, и вам это прекрасно известно, – напомнил я со всей возможной деликатностью.
Взгляд Холмса унёсся в прошлое. На некоторое время наступила тишина, нарушаемая лишь едва слышными разговорами в салоне и негромким шумом воздушных винтов, который за время полёта сделался такой же привычной и незамечаемой частью общей обстановки, как и лёгкая дрожь палубы под ногами.
– Тела так и не нашли, – сказал он наконец. – Я склонен был подозревать мистификацию сродни своей собственной, однако все последующие годы могучий преступный ум профессора так и не дал о себе знать ни единым материальным проявлением. О том, насколько трудно держать под контролем деятельность столь совершенного прибора, как мозг, подобный мозгу Мориарти и моему собственному, мне известно не понаслышке. Периоды бездействия, особенно бездействия вынужденного, изнуряют рассудок сильнее, чем отсутствие наркотика – душу зависимого от него бедняги. Замаскировать же деятельность столь мощного и амбициозного интеллекта практически невозможно, ибо это потребует усилий, значительно превосходящих по своей цене ценность скрываемого. Так что до недавнего времени я склонен был считать, что профессор действительно мёртв.
– До недавнего времени? – я скептически приподнял бровь.
– Это трудно объяснить тому, кто сам не замечает закономерностей и не способен сложить разрозненные мелочи в единую картину. Поэтому вам не остаётся ничего иного, как просто поверить мне на слово – в последние годы в определённых кругах появились довольно-таки подозрительные настроения… При этом представители совершенно различных сообществ и государств, разнесённых территориально и разделённых границами, проявляют поразительное единодушие, которому я не могу дать никакого иного разумного объяснения. Такое уже было на моей памяти – на рубеже столетий, и мне не надо вам напоминать, чем тогда всё закончилось. А ведь тоже начиналось с совершенно безобидных на первый взгляд событий, с лёгкой ряби, расходящейся по поверхности воды от брошенного камня. С почти незаметной вибрации нитей паутины, связывающих воедино события, явления и людей, вроде бы не имеющих между собой ничего общего. В последнее время вибрации эти становятся всё настойчивей, и у меня всё сильнее желание выяснить, кто сидит в центре раскинутой на весь мир паутины и познакомиться с ним поближе. Впрочем, возможно, что и знакомиться не придётся.
– Я не верю в существование призраков, Холмс, – ответил я. – И призраков прошлого это касается в полной мере. Думаю, попросту подросло и вошло в силу новое поколение криминальных гениев – молодых, образованных, амбициозных. И безликих в той же мере, что и профессор. В наше время им даже не обязательно становиться преступниками – достаточно занять нужное положение в обществе. Вы не обращали внимания, сколько молодых людей с профессиональными улыбками и холодными глазами появилось в последние годы на руководящих постах? Вот они, герои нового времени, – молодые хищники, карьеристы и честолюбцы, всеми силами старающиеся достичь собственного благополучия. Да, в одном вы правы, мой друг. Наступило время, которое я не побоюсь назвать Эрой Мориарти. Покойный профессор чувствовал бы себя в современном обществе как рыба в воде. Крайне опасная хищная рыба…