Эрагон
Шрифт:
Эрагон был настолько охвачен возбуждением, что и не заметил, как промелькнул день. Отметина на ладони скоро действительно исчезла под слоем грязи, и он совершенно перестал на сей счёт беспокоиться. Едва спустился вечер, и он поспешил к старой рябине, прихватив с собой колбасу, которую стащил в кладовой. На поляну он вышел охваченный волнением: а что, если малыш оказался не в силах противостоять холоду?
Но страхи его оказались безосновательными. Дракончик сидел на ветке и что-то с аппетитом глодал, придерживая передними лапками. Увидев Эрагона, он приветственно заверещал, и Эрагон похвалил его за то, что он никуда не улетел и остался сидеть на верхних ветвях, где хищным зверям было до него не добраться. Стоило Эрагону положить на землю
И тут ему вдруг пришло в голову, что он так и не знает, «он» это или «она». Он даже перевернул дракончика пузом вверх, не обращая внимания на его негодующий писк, но так и не сумел отыскать никаких признаков его половой принадлежности. Похоже, этот малыш ни одной из своих тайн просто так выдавать не собирался.
В тот вечер Эрагон пробыл на поляне довольно долго. Он отвязал дракона, посадил его к себе на плечо и немного показал ему лес. Покрытые снегом деревья смотрели на них как бы свысока, словно мрачные колонны огромного собора. И в этой тишине и безлюдье
Эрагон мысленно поведал дракону все, что сам знал о лесе, ничуть не заботясь о том, понимает ли его это крошечное существо. Ему казалось, что главное — это поделиться с драконом своими знаниями. Когда он что-то ему рассказывал, малыш смотрел на него своими ясными глазами так, словно впитывал каждое его слово. Потом они некоторое время просто посидели молча, и Эрагон прижимал дракончика к себе, время от времени изумлённо на него поглядывая, совершенно ошеломлённый свалившимися на него событиями. Солнце давно уже село, когда Эрагон собрался наконец домой и, даже не оглядываясь, знал, что спину ему будут сверлить два холодных синих глаза — впервые дракончику предстояло на всю ночь остаться одному в лесу.
В ту ночь Эрагону не спалось; ему приходили в голову самые разнообразные мысли о том, что могло приключиться с маленьким и беззащитным зверьком. Ему виделись снежные бури и страшные голодные хищники. И даже когда он сумел наконец заснуть, во сне его преследовали стаи лисиц и чёрных волков, которые разрывали тело дракона окровавленными зубами.
Едва забрезжил рассвет, Эрагон выбежал из дома, прихватив с собой еду и кое-какое тряпьё — не мешало ещё немного утеплить домик дракона. Оказалось, что его питомец уже не спит, а целый и невредимый любуется зарёй, сидя на верхней ветке дерева, и Эрагон от души поблагодарил за это всех известных и неизвестных богов. Стоило ему подойти поближе, как дракончик слетел вниз и прижался к его груди. Холод не причинил ему вреда, но он, похоже, был чем-то напутан: дыхание было учащённым и из пасти вылетали клубы чёрного дыма. Эрагон погладил малыша, желая успокоить его, и сел на землю, прислонившись спиной к рябине и нашёптывая всякие ласковые слова. Он так и замер, когда дракон, совсем как кошка, сунул голову ему за пазуху. Впрочем, уже через несколько минут он выбрался наружу и вскарабкался Эрагону на плечо. Эрагон покормил его, утеплил его домик принесённым тряпьём, а потом они немного поиграли. К сожалению, Эрагону нужно было возвращаться домой.
Вскоре все пошло как по маслу. Каждое утро Эрагон прибегал к дереву и кормил дракона завтраком, потом убегал домой и в течение дня прилежно трудился, чтобы до вечера успеть переделать все дела и снова сходить к дракону. Гэрроу и Роран, разумеется, заметили и его необычайное прилежание, и частые отлучки, поинтересовавшись, чего это он столько гулять стал, но Эрагон в ответ только пожал плечами. Правда, теперь он внимательно следил за тем, чтобы кто-нибудь случайно не заметил, куда именно он ходит.
Когда миновали первые дни, Эрагон почти перестал тревожиться о том, что с драконом в его отсутствие может приключиться какая-нибудь беда. Его питомец рос не по дням, а по часам и только за одну неделю стал ровно в два раза длиннее и ростом уже Эрагону по колено. Домик на рябине явно становился ему маловат, и Эрагону пришлось устроить новое убежище уже на земле. На это у него ушло целых три дня.
Когда дракону исполнилось две недели, Эрагону пришлось спустить его с поводка, потому что теперь ему требовалось слишком много пищи — столько он с фермы принести не мог. Когда он в первый раз оставлял дракона не на привязи, то лишь с огромным трудом сумел убедить его остаться на лесной поляне и не лететь за ним следом на ферму. Каждый раз, когда дракон пробовал последовать за ним, он останавливал его мысленным приказом, и вскоре тот понял, что нужно держаться подальше от фермы и её обитателей.
А ещё Эрагон внушал дракону, что тому лучше охотиться только в горах, где вряд ли кто-то чужой сможет его увидеть. Фермеры, конечно, уже успели обратить внимание на то, что дичь стала постепенно исчезать из долины Паланкар, и Эрагону было отчасти спокойнее (хотя одновременно он все же тревожился из-за этого), когда дракон улетал подальше от селения.
Его мысленная связь с драконом день ото дня все укреплялась. Он обнаружил, что дракон, хоть и вряд ли различает слова человеческой речи, может общаться с ним с помощью чувств и образов. Это, правда, был не слишком точный способ обмена мнениями, и зачастую дракон понимал Эрагона не совсем правильно, но все же постепенно они стали понимать друг друга все лучше. И вскоре Эрагон уже мог установить с драконом мысленную связь даже на расстоянии — примерно в пределах трех лиг — и довольно часто пользовался этим, как, впрочем, и его питомец. Теперь безмолвные беседы с драконом заполняли почти весь трудовой день Эрагона, и какой-то частью своего существа он был постоянно с ним связан; порой он просто не обращал на это внимания, но никогда об этом не забывал. Ему, впрочем, стало немного труднее разговаривать с другими людьми: казалось, в ухе у него постоянно жужжит какая-то надоедливая муха.
По мере того как дракон взрослел, его детский пронзительный писк стал превращаться в довольно-таки грозный рёв, а нежное мурлыканье — в рокот, пока ещё, правда, негромкий, а вот пламени дракон совсем не извергал, и это, пожалуй, даже несколько тревожило Эрагона. Он не раз видел, как у дракона из пасти вылетают клубы дыма, особенно когда тот огорчён или расстроен, но в этом дыму ни разу даже огненной искры не мелькнуло.
К концу месяца дракон в холке был примерно по пояс Эрагону и из маленького слабого существа уверенно превращался в могучего зверя. Его твёрдая чешуя была прочной, как металлическая кольчуга, а зубы — острыми, как кинжал.
Вечерами Эрагон отправлялся с ним на дальние прогулки по лесу, и дракон бежал рядом, точно собака. Отыскав подходящую поляну, Эрагон усаживался под деревом и смотрел, как дракон плавает и ныряет в небесной вышине. Ему ужасно нравилось смотреть, как летает его питомец, и очень хотелось, чтобы дракон поскорее вырос и на нем можно было прокатиться верхом. Они часто сидели рядышком, и Эрагон почёсывал могучую шею дракона, чувствуя, как мощные мышцы под его пальцами становились мягкими и расслабленными.
Увы, несмотря на все их усилия, в лесу, окружавшем ферму, признаки присутствия дракона становились все более очевидными. Просто невозможно было, например, уничтожить все огромные четырехпалые следы, оставленные тяжёлым зверем в снегу или закопать в снег весьма заметные кучи драконьего помёта. Дракон чесался о стволы деревьев, сдирая с них кору своей чешуёй, и острил когти на крупных валежинах, оставляя борозды в несколько дюймов глубиной. Если бы Гэрроу или Роран зашли чуть дальше привычных границ своего хозяйства, они непременно обнаружили бы эти следы. А Эрагон даже вообразить себе не мог, что может быть хуже подобного способа открытия ими истины, и решил предвосхитить подобную возможность, все им рассказав.