Эрагон
Шрифт:
— Эйтха!
Птичка тут же улетела прочь.
— Как это ты сделал? — изумился Эрагон.
— Я пообещал не причинять ей вреда. Она, возможно, не совсем меня поняла, но о намерениях моих догадалась, ибо смысл слов древнего языка был ей очевиден. Она полностью доверяла мне, потому что все, кто говорит на этом языке, связаны произнесённым словом.
— А эльфы разговаривают именно на этом языке? — Да.
— Значит, они никогда не лгут?
— Ну, они-то утверждают, что это так и есть, и до некоторой степени это правда, однако же они весьма преуспели в тонком искусстве говорить одно, а подразумевать совсем другое. Никогда нельзя
Эрагон задумался. Потом спросил:
— А какое значение имеют в древнем языке имена людей? Способны ли они дать одному человеку власть над другим?
Глаза Брома одобрительно блеснули.
— Да, конечно. И те, что знают древний язык, всегда имеют два имени: одно, так сказать, для повседневного использования, оно ничего особенного не значит, а второе — истинное имя — знают, кроме его обладателя, в лучшем случае несколько человек, которым он особенно доверяет. Когда-то давно, правда, никто своих истинных имён не скрывал, но наша эпоха на ту совсем не похожа, нам добра не хватает. Тот, кто сумеет узнать истинное имя человека, обретёт над ним огромную власть. Сказать своё истинное имя кому-то — это все равно что доверить ему свою собственную жизнь. У каждого, разумеется, есть тайное имя, да мало кто его знает.
— А как ты узнал своё? — спросил Эрагон.
— Эльфы, например, инстинктивно чувствуют истинные имена. Ни у кого, кроме них, нет такого дара. А люди, например Всадники, обычно отправляются в странствия, желая узнать своё истинное имя. Или же стараются познакомиться с эльфом, который сможет его назвать. Но такое редко случается — эльфы очень не любят расставаться с подобными знаниями.
— Здорово! Хотелось бы мне своё истинное имя узнать! — мечтательно промолвил Эрагон.
Бром сдвинул брови:
— Осторожней! Знание этого может оказаться и весьма опасным. Тот миг, когда сразу, без обмана и сострадания, узнаешь, кто ты на самом деле, никогда не проходит бесследно, порой принося пытливому уму непоправимый ущерб. Немало людей свела с ума открывшаяся им жестокая реальность. Большинство же пыталось попросту забыть о ней. С другой стороны, если подобная истина тебя не сломает, такое имя даёт тебе огромную власть над самим собой — как и тем, кто его узнает, даёт власть над тобой. К сожалению. Или, может быть, к счастью…
«Я уверена, что эта истина тебя не сломает!» — услышал Эрагон мысли Сапфиры.
— И все-таки я хотел бы его узнать! — решительно заявил Эрагон.
— Тебя нелегко разубедить. Это хорошо, ибо для становления личности решительность очень важна. Но в поисках имени я тебе помочь не смогу. Тут тебе придётся действовать самому. — Бром шевельнул раненой рукой и болезненно поморщился.
— А почему мы — ты или я — не можем вылечить твою рану с помощью магии? — спросил Эрагон.
— Вряд ли это имеет смысл… Я даже об этом и не думал, и, кроме того, мне это теперь не под силу. Вот ты, наверное, сумел бы это сделать, воспользовавшись нужным словом, но я не хочу, чтобы ты зря силы тратил.
— Но я мог бы избавить тебя от лишних страданий! — запротестовал Эрагон.
— Ничего, я переживу, — спокойно заявил Бром. — Мне не так уж и больно. А чтобы исцелить рану с помощью магии, требуется немало энергии — пусть лучше заживёт сама по себе, иначе ты несколько дней будешь чувствовать себя усталым и ослабевшим. Нет, тебе пока рановато такими вещами заниматься.
— Ну хорошо, если мне нельзя исцелить твою рану, то, может быть, я могу вернуть кого-то из мира мёртвых?
Этот вопрос несказанно удивил Брома, но ответил он сразу же:
— Помнишь, что я тебе говорил насчёт всяких планов, которые могут тебя убить? Эта твоя идея как раз из их числа! Всадникам всегда было запрещено — ради их же собственной безопасности — воскрешать мёртвых. Видишь ли, за пределами жизни существует бездонная пропасть, где магия совершенно бессильна. И если в эту пропасть упасть, вся твоя сила мгновенно исчезнет, а душа растворится во мгле… Волшебники, колдуны, Всадники — все неизбежно терпели поражение и погибали, едва ступив на край этой пропасти. Делай то, что тебе доступно — исцеляй раны, порезы, ушибы, сращивай сломанные кости, — но никогда не переступай ту грань, что отделяет царство живых от царства мёртвых!
Эрагон нахмурился:
— Значит, это гораздо сложнее, чем я думал…
— Вот именно! — воскликнул Бром. — И если ты будешь делать что-то неосознанно — тем более с помощью магии, — то легко можешь погибнуть, взвалив на себя непосильную ношу. — Он ловко нагнулся в седле, подхватил с земли горсть камешков, выбрат один, остальные выбросил и сказал:
— Видишь этот камешек?
— Вижу.
— Возьми его. — Эрагон взял камень, удивлённо на него глядя. Камешек был ничем не примечательный, чёрный, гладкий, величиной чуть больше ногтя большого пальца. — Начнём урок.
— А что я должен делать? — растерянно спросил Эрагон.
— Сейчас поймёшь, — нетерпеливо отмахнулся Бром, — не торопись, я ведь затем и учу тебя. И перестань перебивать меня, а то мы далеко не уедем. Теперь сделай вот что: постарайся мысленно поднять камешек над ладонью и как можно дольше удержать его в воздухе. Слова, которые тебе для этого понадобятся, звучат так: «Стенр рейза». Произнеси-ка.
— Стенр рейза.
— Хорошо. Ну, давай пробуй.
Эрагон насупился и сосредоточил своё внимание на чёрном камешке, тщетно пытаясь отыскать в своей душе хотя бы отзвук тех сил, что бурлили в нем вчера при встрече с ургалами. Но сколько он ни смотрел на камень, тот оставался неподвижным. Эрагон весь взмок. «Как же мне этого добиться?» — думал он в отчаянии. В конце концов, сдаваясь, он сложил на груди руки и сердито буркнул:
— Не могу.
— Неправда! — сердито возразил Бром. — Мне лучше знать, что ты можешь! Сражайся! Стремись к своей цели! Не сдавайся так легко! А ну-ка, попробуй снова.
Эрагон нахмурился. Закрыв глаза, он попытался отогнать все отвлекающие мысли, думая только о камне и копаясь в самых дальних закоулках своей души в поисках источника той волшебной силы. Но обнаруживал только воспоминания. И вдруг почувствовал нечто совсем иное — нечто, похожее на опухоль, которая вроде бы являлась неотторжимой частью его самого. Он мысленно проник в эту «опухоль», пытаясь понять, что это такое, и ощутил сопротивление, уже догадываясь, что искомая сила там, по ту сторону этого барьера. Но разрушить барьер он не сумел. Начиная злиться, Эрагон всей силой своих мыслей ударил в этот барьер, точно тараном, и бил до тех пор, пока он не разлетелся вдребезги. И сразу же душу его затопило море света.