Ересь Хоруса. Омнибус. Том II
Шрифт:
— Ты держишь за хвост ядовитую змею, — предостерег Пертурабо. — Мы уже сражались с ему подобными, и им верить нельзя. Да, они выглядят хрупкими и слабыми, но недооценивать их будет ошибкой.
— Я тоже сражался ними. Сражался с их лучшими воинами, — глаза Фулгрима заблестели от воспоминаний. — Я сокрушил одного из их богов и знаю, что в этих жалких ничтожествах нет ничего страшного. Нет, Каручи Вора для нас не опасен, потому что он из новой породы эльдар, тех, кто видит, что в этой Галактике рождается новый порядок.
— А это что значит? — Пертурабо не скрывал подозрительности.
— Это значит, что я могу узнать настоящую силу, — заговорил Вора. Его
— Не смей говорить со мной, тварь, — остановил его Пертурабо. — Некоторые мои сыны погибли от рук твоего народа, и я с радостью разрешил бы Фальку и Кроагеру разделаться с тобой.
Фулгрим, заслонив собой тщедушного эльдар, положил изящную руку на плечо брата. Этот жест был неожиданным и ненужным, и такая откровенная фамильярность вызвала в Кроагере новую вспышку ярости. Фениксиец был примархом, полубогом, достойным восхищения, но было в нем и нечто неуловимо отвратительное. Другие замечали лишь его красоту, но Кроагер видел в нем тлен и разложение. Кому-то сладкие речи примарха могли принести радость и покой; Кроагеру же они казались издевательскими оскорблениями, на которые нестерпимо хотелось ответить силой.
— Брат, нам не следует ссориться, — тихо и вкрадчиво проговорил Фулгрим. — Я прибыл сюда, чтобы предложить тебе объединиться ради достижения великой цели — столь великой, что от этого может зависеть исход восстания, поднятого Магистром войны.
Кроагер вспомнил, что сам сказал Фальку на горном склоне. Его ярость, и так немалая, стала еще сильнее, когда он почувствовал горько-сладкий аромат эссенций, которыми была умащена кожа Фулгрима. Как химическая бомбардировка оставляет после себя токсичный след, существующий многие годы после того, как упала последняя бомба, так этот одурманивающий фимиам, которым были окутаны Дети Императора, въедался в стены и пол. Может быть, так они рассчитывали сгладить обстановку, но в этом случае их план позорно провалился. У возникшей напряженности были скрытые причины, которые одними благовониями не устранить.
— Зависеть? Это каким же образом? — спросил Пертурабо.
— Ты как всегда прямолинеен, — отозвался Фулгрим. — Вот за это — помимо прочего — я тобой и восхищаюсь.
— Тогда используй меня как пример для подражания. И скажи наконец, зачем ты здесь и чего хочешь от моего легиона.
Фулгрим покачал головой и, окинув взглядом сумрачное логово Пертурабо со всеми хитроумными безделушками, ветхими шедеврами и трудами давно забытого гения, недовольно нахмурился:
— Нет, не здесь.
Он вытащил один лист из кипы архитектурных чертежей и показал его брату: величественный, титанических масштабов театр, с высокими портиками, широчайшими лестницами и сценой соответствующих размеров, где тысячи тысяч зрителей могли бы насладиться лучшими операми и пьесами.
— Эта история, которая потребует рассказа особенно… хмм, драматического. Да, драматизм — это именно то, что нам нужно. Построй мне достойную замену «Ла Фениче», и я расскажу тебе все.
— Ты хочешь целый театр ради одного рассказа?
— Именно, — подтвердил Фулгрим. — С твоей строительной техникой на это уйдут сутки или чуть больше. Сделай это для меня, и я поведаю тебе об Ангеле Экстерминатус.
Из уважения к мифологии его приемной родины Пертурабо назвал свой великий театр «Талиакрон», что на лохосском языке означало «Жилище Талии». В пантеоне древней Олимпии Талия считалась богиней, которая вдохновляет безумцев и поэтов, распаляя их воображение изящным слогом и любовью к крепкому вину. Хотя открыто ей давно уже не поклонялись, в священные дни богини люди все равно устраивали роскошные пиры в развалинах скальных храмов-театров, некогда ей посвященных. Человеку свойственно чтить, хотя бы для вида, даже ложных богов, если это даст повод для возлияний.
Театры Талии обычно были небольшими, ибо даже в лучшие дни Олимпии население, находившееся под железной пятой горных тиранов, практически не знало праздников и развлечений. Пертурабо тогда увидел возможность исправить ситуацию и создал проект грандиозного сооружения, где можно было бы увидеть драму и комедию, любовь и героизм, убийства и интриги, венчавшиеся финалами как счастливыми, так и трагическими.
Хотя это была одна из его ранних разработок, в ней чувствовалось величие: эллиптической формы амфитеатр предполагалось разместить в искусственно созданной долине глубиной с метеоритный кратер приличных размеров. На Гидре Кордатус таких долин не существовало, а потому землеройные колоссы IV легиона принялись за работу. Солтарн Фулл Бронн нашел место, где грунт легче всего будет разделить желаемым образом, а Стор Безашх Торамино подготовили заряды для буровзрывных работ, которые должны были отделить скальные породы в будущем кратере.
Эти заряды были размещены концентрическими кругами, и затем весь мир содрогнулся. Столбы пламени шириной в несколько километров взметнулись к небесам, выбрасывая в космос миллионы тонн размельченной породы, и сотни километров накрыло пылевой волной. Водопад обломков упал на землю именно там, где и запланировали инженеры, и землеройные машины без промедления приступили к строительству.
Талиакрон рождался за пеленой пылевых облаков, за штормовым фронтом аномального происхождения, которому было суждено продержаться не один десяток лет и в корне изменить местный микроклимат. В древние времена с десяток архитекторов и мастеров-каменщиков посвятили бы целую жизнь возведению здания таких титанических масштабов. Теперь же, когда Пертурабо и Форрикс встали во главе армии рабочих, мастеровых и техники Пневмашины, строительство должно было закончиться через два дня. В работе участвовали и сами легионеры, так как они были не только воинами, но и ремесленниками и умели строить так же хорошо, как и разрушать. Боевые братья стали подмастерьями, сержанты — бригадирами, офицеры — мастерами, а кузнецы войны на этой стройке были главными архитекторами.
Пертурабо знал, каким должно быть здание, до мельчайших деталей: от выверенных контуров фундамента, на котором будет стоять театр, до точных размеров статуй богини, которые украсят верхние архитравы.
Он представлял будущую конструкцию во всех подробностях, и когда нижние уровни начали быстро приобретать очертания, словно проявляясь на моментальном пикт-снимке, его охватило давно забытое воодушевление. Впервые один из его проектов (или причуд, как называл их Даммекос) воплотился в реальность и должен был послужить именно той цели, для которой был задуман. Пертурабо все еще чувствовал горький стыд за никейский комплекс, уже, к счастью, уничтоженный. Он никогда не думал, что здание, предназначавшееся для соревнований в силе и мастерстве, превратится в судилище. Император, использовав комплекс в совсем иных целях, опозорил его создателя, а Магнус не заслужил того, чтобы над ним издевалась оголтелая толпа, в своей узколобости заранее признавшая его виновным.