Ересь
Шрифт:
— Понятия о ереси меняются в зависимости от того, кто приходит к власти, — поддакнул я. — И что же стало с этими опасными книгами?
Библиотекарь посмотрел на меня с недоумением, как будто сам он никогда не задумывался над судьбой конфискованных книг.
— Полагаю, их сожгли, хотя публичной церемонии не было. Продать их не могли, поскольку они были внесены в список книг, запрещенных для чтения. Я в ту пору был студентом, так что не очень-то обращал внимание на происходящее — потел над греческим, старался поменьше думать о девочках. Но если бы у нас тут сложили костер из книг, такое я бы запомнил. — Он ностальгически улыбнулся. — Вы бы спросили Уильяма Бернарда, в то время он был
Это уже была ценная информация, и я удивился, отчего Бернард ни словом не обмолвился о своей прежней должности во время того разговора о книгах за ужином у ректора. Сообщение меня взволновало: кто знает, этот вспыльчивый старикашка вполне мог утащить в свое логово драгоценные книги, которые сочли слишком опасными для студентов, предназначенных стать высшими чиновниками и определять будущее Англии? Да, был шанс, хотя и весьма призрачный, что среди этих скрываемых сокровищ, если таковые здесь вообще есть, обнаружится и рукопись, купленная за сто лет до того деканом Флемингом у некоего флорентийского книготорговца, — книга, смысла и цены которой покупатель себе не представлял. Почему же Уильям Бернард столь яростно отрицал даже саму возможность нахождения ее в университете?
Я глубоко вздохнул и попытался скрыть свое волнение от библиотекаря. Я понимал, что, скорее всего, книги в колледже нет, — но имел же я право надеяться? Единственный, кто мог ответить, находилась ли греческая рукопись, не внесенная в каталог, среди приобретенных деканом книг, — это Уильям Бернард: он дольше других работал в колледже, он читал по-гречески и, попадись манускрипт ему в руки, уж он бы понял, что это такое. Проблема в том, как заставить его довериться чужаку — нравный старик и так отнесся ко мне с подозрением: как же, иностранец, да еще и безбожник.
Годвин тем временем зажег последнюю свечу и обернулся ко мне, словно гостеприимный и слегка озабоченный хозяин.
— Хотите посмотреть наш экземпляр De Officiis [22] Цицерона, который декан Флеминг скопировал собственноручно? — предложил он, указывая мне рукой на одну из дальних кафедр. — Я зажег свечи, потому что даже по воскресеньям многие студенты любят посидеть тут, позаниматься, тем более что младшим не разрешается брать книг с собой.
22
Об обязанностях (лат.).
— А нет ли в вашем собрании книги мастера Фокса? — по возможности небрежно осведомился я.
— «События и памятники»? — удивился Годвин. — Да, есть издание пятьсот семидесятого года, вторая редакция. Не уверен только, здесь книга или на руках. Она вам нужна?
— После утренней проповеди ректора хотелось бы заглянуть в текст.
— Можете почитать, — неуверенно кивнул Годвин, — однако, боюсь, Фокс не слишком-то благосклонен к вашим единоверцам. Однако я вынужден просить вас читать здесь, выносить книги дозволено только членам колледжа: это как бы некоторая гарантия, на случай если книга пострадает.
— Кому гарантия? — пошутил я. — Книгам или читателям?
Годвин любезно рассмеялся, а затем подвел меня к большому сундуку в задней комнате. Пока он, наклонившись, доставал оттуда стопки книг, я огляделся по сторонам и заметил сундук поменьше, спрятанный в угол да еще и запертый на замок. Годвин аккуратно разложил тома на полу, затем снова нырнул в сундук и вытащил толстый фолиант в простом переплете.
— Я видел эту книгу в Парижской библиотеке, — сказал я, принимая ее из рук библиотекаря, — но тогда только пролистал. Сейчас же проповедь ректора пробудила во мне
— Да-да, десять гонений при римских императорах. — Годвин посмотрел на меня, склонив голову набок: похоже, мои вопросы вызывали у него все большее недоумение. — Они все описаны в первой книге.
В этот момент дверь распахнулась, и рыжеволосый парнишка, который убирал часовню после службы, просунул голову в дверь и легонько кашлянул.
— Мастер Годвин, сэр! Ректор Андерхилл желает поговорить с вами по личному делу, если вы сейчас можете прийти.
Годвин с тревогой посмотрел на меня, затем на посыльного.
— Вы извините меня на минутку, доктор Бруно? Полагаю, вы не злоупотребите моим отсутствием и не попытаетесь украсть книгу-другую. — Он прикрыл шутку смешком.
Я кивнул: пусть себе идет, мне бы в Фокса заглянуть.
— Ваши книги в безопасности, мастер Годвин!
— Если можно, дождитесь здесь моего возвращения. Нельзя оставлять библиотеку незапертой и без присмотра. — Годвин глядел на меня с тревогой, но я поспешил заверить его, что готов защищать его сокровища даже ценой собственной жизни. Только тогда он последовал за рыжеволосым мальчишкой, и то все время оглядывался через плечо.
Я уселся за просторный стол Годвина и раскрыл Фокса на первой книге, но вдруг заметил, что библиотекарь впопыхах оставил на столе ключи. Идея поразила меня как молния: быстро оглянувшись на закрытую дверь, я схватил связку и выбрал маленький железный ключик — с виду как раз от навесного замка, на который был заперт маленький сундук. Вернувшись в заднюю комнату, я опустился на колени, сунул ключ в скважину и повернул; к моей радости, замок легко открылся. Я поднял крышку. Под ней обнаружилась какая-то черная материя. Это была университетская мантия, покрывавшая книги. Я откинул ее в сторону и взял в руки верхний фолиант, в переплете из телячьей кожи, хрупкий на ощупь, с потертыми краями; достаточно мне было взглянуть на первую страницу, чтобы у меня вырвался испуганный вздох, и я вновь оглянулся на дверь, проверяя, не нарушил ли кто мое одиночество.
Это был экземпляр книги казненного иезуита Эдмунда Кэмпиона «Десять доводов» с печатью типографии города Реймса. Разумеется, эта апология католицизма в Англии — и уж тем более в Оксфорде — была под запретом. Я еще порылся в сундуке и отыскал другие тексты, столь же неприемлемые для английских властей: памфлеты и трактаты Роберта Персонса, Уильяма Аллена и прочих католических авторов, бежавших на континент. Я быстро пролистывал их, и пульс мой все учащался; когда же снаружи послышался скрип половиц, я чуть из собственной кожи не выпрыгнул — боже, ведь Годвин обещал скоро вернуться! И все же я успел пошарить на самом дне сундука и убедиться, что греческих рукописей нет. Здесь хранились запрещенные издания совершенно определенного сорта — католические книги. Их я быстро покидал обратно, вновь накрыл их мантией, запер сундук, бросил на место ключи, а сам уселся за стол, сосредоточившись на книге Фокса и понимая, что Годвин явится с минуты на минуту. Я спешно пролистывал страницы в поисках истории святого Игнатия. Впрочем, найти ее было несложно, уже на сорок шестой странице обнаружилось то, что я и предполагал: из страницы были вырезаны две строчки, причем так аккуратно, что остальной текст не пострадал. Вырезали только то, что составляло содержание подсунутого под мою дверь послания. Страница разрезана с такой точностью, словно орудовали переплетным или острым перочинным ножом, подумал я, бросив взгляд на чернильницу и мастерски заточенное перо библиотекаря. Круг поисков тем самым вовсе не сузился: любой школяр имел при себе перочинный нож.