Еретик
Шрифт:
– Будь внимателен, высокопреосвященный! Клубок интриг со стороны враждебных нам сил опутал возвращение Доминиса в Рим. Твой долг развеять облако тумана, окружающее святой престол.
Муций и комиссарий Священной канцелярии многозначительно переглянулись: кого имеет в виду, кому угрожает флорентиец? Неужели им, непоколебимым в своей вере римлянам? С тех пор как Барберини был избран голосами французских кардиналов и умеренных, консервативный Рим не переставал волноваться. Однако в данный момент папа Урбан VIII лишил их возможности строить дальнейшие догадки, благословив подавленного и огорченного самаритянина:
– Это следствие окажет свое влияние на развитие всего христианства. Наше святое око бодрствует над тобою, страж Рима!
В слабой надежде изменить ужасное решение Скалья направился следом за папой. Поднявшись по лестнице, тот вступил в огромный роскошный зал, находившийся над
Миновав небольшую гостиную, папа спустился в лоджию, которую Браманте [8] прихотливо расположил на южной стене широкого венца крепости. Глубоко внизу у их ног, за Тибром, лежал Рим. Кардинал остановился на ступеньку выше своего неумолимого повелителя. Откровенно попросить об освобождении от тягостной обязанности у Скальи не хватало отваги. И через некоторое время, незаметно для самого себя подчинившись очарованию пейзажа, открывавшегося с высоты, он, подобно Барберини, погрузился в созерцание панорамы Вечного города.
8
Браманте (Паскуччо д'Антонио Донато, 1444–1514) – итальянский архитектор, с 1499 года работавший в Риме и, в частности, в Ватикане (автор проекта и первый строитель собора святого Петра).
Мягко опустились сумерки, апрельское солнце скрылось за Ватиканским холмом. От южных ворот Замка святого Ангела через Тибр вел древний мост Адриана, переходя затем в переплетения улиц, где над головами прохожих нависали огромные купола соборов и устремлялись ввысь колокольни. Внизу шумела река, резко изгибаясь к югу, и реквиему ее журчания вторили отдаленные людские голоса, щебетание птиц в кронах деревьев и шаги караульных. И пока кардинал искал повод начать разговор, папа вглядывался в лежавшую перед ними живописную панораму. Дуновения легкого ветерка с Апеннин приносили свежесть. Воздух хранил прохладу горных потоков, взгляд ласкали арабески пестрого ковра, очертания которых утратили свою дневную четкость. В эту минуту глубокого наслаждения казалось, будто у них под ногами не было страшной башни, где томились в цепях люди. То были жертвы величия Рима, признания и благоволения которого неустанно добивался упрямый флорентиец.
– Волшебное место, – пробормотал Барберини, словно допуская к себе в душу оробевшего спутника, – место, стоя на котором, по Архимеду, можно поднять земной шар…
Этот город издавна требовал от императоров хлеба и зрелищ. Но хлеб становилось все труднее пожинать на полях сражений, а зрелища предстоят – правда, с участием не гладиаторов, но праведников и еретиков. Этой уступки требовало от папы его окружение: в течение всей зимы оно открыто выражало свое неудовольствие, оговаривая его только что начавшееся правление и вовсю интригуя с Посольствами католических государств; оно пыталось скомпрометировать его, сомневаясь в его преданности Риму и зло подшучивая над первосвященником. Он победил на конклаве бывшую до тех пор всемогущей иезуитско-габсбургскую коалицию, но те, кто голосовал за него, исчезли; скрылись в нейтральных далях, оставив его в одиночестве перед пришедшими в неистовство консерваторами. Чего стоит золотая тиара, если ключевые позиции в курии удерживают противники? Прикрываясь взаимной лестью, соперники продолжали борьбу. Здесь, в этой лоджии, он по-королевски величественно противостоял всем политическим склокам, грязной клевете и нескончаемым интригам. Клоака клубилась у его ног, а в провинциях захватывали власть вассалы, коронованные разбойники и развратные· прелаты, которых уже не пугала угроза отлучения. Как же ему укрепиться па святом престоле?
Скалья уловил печаль в глазах папы, словно воспарившего
– Волшебное место… – шептал папа Урбан VIII в ухо склонившемуся инквизитору, – волшебное место, вокруг которого я соберу растерзанные и залитые кровью области привлеку их в лоно церкви. Сперва укрепиться здесь. Суд над Марком Антонием – мой первый ход…
Холмы Рима с куполами и башнями соборов медленно утопали во тьме. Уединившись в лоджии папы Юлия II, [9] Урбан VIII воистину казался себе наместником господним на гибнущей земле. Он обновит Рим, встав выше династических и феодальных распрей. Он начал с того, чем кончил Юлий II. Величественный храм, увенчанный серебристо-лазурным куполом, как бы повторявшим конфигурацию небесного свода, был воздвигнут на костях святого Петра, блюстителя верховной власти папства, апостол Петр и его имя сохранит грядущим векам, когда уже не останется ни праха, ни пепла от узников Замка святого Ангела.
9
Папа Юлий II (1503–1513) – до избрания кардинал Джулиано делла Ровере, энергичный политик, чья деятельность была направлена на укрепление и расширение папского государства на безусловное усиление власти папы, как светской, так я духовной.
II
Скалья остался наедине с узником. Как ни старался кардинал справиться с собой, в душе у него возрастала антипатия к человеку, с судьбой которого он был теперь фатально и столь внезапно, помимо собственной воли, связан. Огорчение его росло, оборачиваясь обвинением самому себе. Неужели был прав Барберини, считая, что под маской «святого» скрывается всего лишь слабейший? Почему же тогда он сам гневается на Марка Антония, который ни в чем перед ним не виноват? Раздумывая о причинах своего назначения, несомненно согласованного папой с генералом иезуитов, кардинал испытывал все более мучительную неуверенность. С ним считались в курии гораздо больше, нежели он предполагал, оставаясь в своем уединении. Его воскресные проповеди беднякам и суждения в совете кардиналов, принесшие ему популярность, сопровождались возрастающим повсеместно ропотом против испорченности церковных иерархов. И вот теперь, в минуту, когда его одолевает искушение, именно ему доверено вести этот процесс!
– Спасибо тебе, Скалья! – прервал его раздумья Марк Антоний.
– Я не хотел…
– Коль скоро дошло до этого, папа не мог назначить мне лучшего судьи.
– Я охотнее стал бы твоим защитником.
– Ты полагаешь, дело обстоит худо?
– Я всегда искал хорошее даже в закоренелых грешниках.
– Я такой закоренелый грешник?
Обвиняемый ждал, что Скалья возразит: «Нет, ты не такой», но тот промолчал. А кардинала приводили в смятение глаза Доминиса – большие, сверкающие, проницательные, они словно видели его насквозь. Доминис превосходил Скалью ростом и казался еще более крупным благодаря своей окладистой бороде, так что кардиналу никак не удавалось охватить его одним взглядом. Инквизитор продолжал молчать, а Марк Антоний говорил, словно обращаясь к самому себе:
– Я боролся с грехом. С тех пор как начал думать, еще с иезуитской семинарии меня преследует тень Замка святого Ангела. Я бежал от нее все дальше и дальше, но ощущение погони не пропадало даже под кровлей Вестминстерского дворца. Странно! Словно бы даже оттуда меня притягивала к себе эта крепость… И когда меня провели наконец в эти железные двери, неведомая тоска ослабела. Словно на свет белый вышел из длинной подземной галереи. II вот я стою здесь. И некуда мне деваться. Этот экзамен, я предчувствую, надеюсь, принесет мне избавление.