Еретик
Шрифт:
Томас вошел в реку, держа лук в высоко поднятых руках, чтобы вода не испортила тетиву, и, преодолевая течение, по пояс в воде перешел на другой берег. Выбравшись из воды, он, хлюпая по грязи, бегом бросился на островок, где сомкнувшиеся воины готовились отразить натиск французов. Припав на колено рядом с ними, он разложил под рукой свои стрелы, взял одну и наложил на тетиву.
Десятка два французов уже направились к ним. Дюжина их поскакала верхом по тропе, а спешившиеся ратники, не разбирая дороги, брели справа и слева по болоту. О пеших Томас решил пока не думать — им еще потребуется время, чтобы выбраться на твердую почву, — и сосредоточился на конных рыцарях.
Он стрелял не задумываясь. Не целясь. Его жизнь, его гордость, его искусство состояли в том, чтобы стрелять из огромного, выше человеческого роста, лука
Сейчас доминиканец был уже мертв.
Осталось шесть стрел. Французы отступали, но разбиты они не были. Они звали на подмогу арбалетчиков и новых латников. Томас в ответ на это вставил в рот два пальца, те самые, которыми натягивал тетиву, и издал пронзительный свист. Две ноты, высокая и низкая, повторенные три раза, пауза, затем повтор. И сразу же он увидел бегущих к реке лучников. Среди них были и те, которые бежали из Ньёле, и другие, выскочившие из строившихся боевых порядков за рекой, ибо они услышали условный сигнал. Зов своего товарища-лучника, нуждающегося в помощи.
Томас поднял шесть оставшихся стрел и, обернувшись, увидел, что первые из всадников графа нашли проход к реке и ведут своих закованных в доспехи коней через бурлящий прилив. Чтобы перебраться всем, им потребуется некоторое время, но лучники уже спешили вброд через реку, а те, что находились ближе всего к Ньёле, стреляли по группе арбалетчиков, спешивших принять участие в еще не законченной схватке.
С высот Сангата скакали новые и новые всадники, взбешенные тем, что английские рыцари, которых они уже считали своей добычей, ускользнули из западни. Двое на всем скаку ринулись прямо через болото, но их кони провалились в трясину. Томас наложил на тетиву очередную стрелу, но стрелять передумал, решив, что стрелы у него не лишние, а этих двоих, пожалуй, и без него затянет в болото.
— Томас, да уж не ты ли это? — прозвучал позади знакомый голос.
— Сэр.
Томас сорвал с головы шлем и обернулся, не поднимаясь с колен.
— Что, неплохо управился с помощью лука? — шутливо промолвил граф.
— Рука набита, милорд.
— Ага, и верный расчет, — кивнул граф, жестом предлагая Томасу встать.
Невысокого роста, приземистый, с мощной, что твоя бочка, грудью и обветренным лицом, похожим, как поговаривали у него за спиной лучники, на «бычью задницу», граф был настоящим солдатом, делившим тяготы войны со своими людьми. Друг короля, но также и каждого, кто носил его цвета, он был не из тех, кто, посылая людей на смерть, сам отсиживается в безопасном месте. Вот и сейчас он спешился и снял шлем, чтобы бойцы, прикрывавшие отход, знали, что их лорд разделяет с ними опасность.
— А я думал, ты в Англии, — сказал он Томасу.
— Я был там, — сказал Томас, перейдя на французский, ибо знал, что графу проще говорить на этом языке, — и там, а потом еще и в Бретани.
— А теперь явился сюда, как раз мне на выручку, — ухмыльнулся граф, обнаружив щели между недостающими зубами. — Сдается мне, ты не прочь получить кувшин эля, а?
— Целый кувшин, милорд?
Граф расхохотался.
— Мы выставили себя дураками, верно?
Он смотрел на французов, которые теперь, когда у реки собралось не меньше сотни английских лучников, уже не так рвались в атаку.
— Мы-то думали выманить десятка четыре их рыцарей на честный бой возле этой деревушки, а на нас нагрянула с холма половина их чертовой армии. Ты привез мне весть об Уилле Ските?
— Он умер, милорд. Погиб в сражении у Ла-Рош-Дерьена.
Граф вздрогнул, потом перекрестился.
— Бедный Уилл. Видит Бог, я его любил. Лучше его солдата не было.
Он глянул на Томаса.
— А как насчет того, другого? Привез?
Он имел в виду Грааль.
— Я привез золото, милорд, — ответил Томас, — а это — нет.
Граф потрепал Томаса по плечу.
— Мы еще поговорим. Но не здесь.
Он обернулся к своим людям и возвысил голос:
— Назад! Отходим назад!
Его арьергард пешком, без коней, которых уже переправили на другой берег, поспешил к реке, чтобы перейти ее вброд. Томас последовал за ними, а граф с обнаженным мечом замыкал отступление. Французам, упустившим ценную добычу, оставалось лишь проводить отступавших насмешками и оскорблениями.
На этот день сражение закончилось.
Французская армия не перешла реку. Воины короля Филиппа перебили защитников Ньёле, но даже самые горячие головы понимали, что большего им не добиться. Англичан было слишком много. Тысячи лучников только и ждали, когда французы начнут переходить через реку, чтобы навязать им сражение; поэтому, бросив заваленные грудами мертвых тел траншеи, люди Филиппа ушли, и над пустынными холмами Сангата гулял только ветер. На следующий день потерявший надежду город Кале сдался. Первым побуждением короля Эдуарда было перебить всех жителей до последнего, поставить их в ряд надо рвом и обезглавить тощие тела, но лорды-советники отговорили его от расправы. Иначе в отместку точно так же поступят с любым городом, удерживаемым англичанами в Гаскони или Фландрии. Король нехотя согласился удовлетвориться шестью жизнями. Шестерых человек, исхудалых, со ввалившимися щеками, облаченных в рубище, с веревочными петлями на шеях, привели из города. То были виднейшие городские нотабли, богатые купцы или дворяне, то есть именно те, на ком лежала основная вина за упорное неповиновение города королю Эдуарду на протяжении целых одиннадцати месяцев. Они принесли на подушках ключи от городских ворот, положили их перед королем, после чего пали ниц перед помостом, на котором восседали король, королева и знатнейшие лорды Англии. Побежденные умоляли оставить им жизнь, но Эдуард, крайне раздраженный столь длительным непокорством, призвал палача. Его лорды, однако, вновь напомнили королю, что это значит напрашиваться на ответные меры, сама королева на коленях умоляла короля помиловать шестерых несчастных. Эдуард побурчал, дал им еще поваляться в пыли и помиловал.
Голодающим жителям доставили пищу, но никаких других милостей им оказано не было. Все должны были покинуть город с пустыми руками. Уходящих обыскивали, чтобы никто не припрятал на себе денег и драгоценностей. Пустой город с домами на восемь тысяч человек, складами, лавками, мастерскими, постоялыми дворами, а также стенами, рвами и башнями теперь принадлежал Англии.
— Врата Франции! — радовался граф Нортгемптон.
Сам он занял дом, принадлежавший ранее одному из тех шестерых посланцев, который теперь, как нищий, брел со своей семьей по дорогам Пикардии. То был роскошный каменный дом с видом на городской причал, возле которого теперь теснились английские суда.