Эрикс
Шрифт:
– Я думал, кто-то изучает эту ткань, - заметил я.
– Да, Гийо. Но нашей церкви удалось засекретить его перевод и вытребовать ткань. Она должна быть вместе в Эриксом, вы понимаете. Она - часть его сути.
– Вы знаете, о чем там написано?
– У нас есть свои предположения.
– Какие?
– Если вы полагаете, что я собираюсь вам рассказать, мистер Далтон, то вы сильно ошибаетесь. Это знание станет доступно публике, только когда придет время.
– А когда оно придет?
– Эрикс сам даст нам знак.
Так мы стояли некоторое время, наблюдая за людьми, отбрасывающими
Мы сидели с сигарами и бренди в роскошной гостиной, отделенной от главной обеденной залы небольшим коридором. Сначала там собралась небольшая компания: я, Эхренцвейг и еще с десяток человек, несомненно главные шишки всей организации. Затем все удалились словно по сигналу, и Эхренцвейг сказал:
– Вы, вероятно, задаетесь вопросом, что все это может означать лично для вас, мистер Далтон.
– Этот вопрос и впрямь приходил мне в голову, - признался я.
– Если я правильно понял ваш характер, - сказал Эхренцвейг, - то вы должны любить деньги. Или я заблуждаюсь?
– Отнюдь. Я готов к речам искренним и жизни высокой.
– Прекрасно. Мы можем дать вам и то и другое.
– Кстати, о высокой жизни, - сказал я, понизив голос.
– Как это будет выражаться: в виде наличности для кесаря или мне воздастся духовными почестями?
Эхренцвейг улыбнулся.
– Нам очень хорошо известно, что вы неверующий. Это прекрасно. Вам и не нужно быть фанатиком. Вы ведь не испытаете душевный дискомфорт, узнав, что мы собираемся использовать вас в качестве жупела?
– Нет, если он будет начинен деньгами.
– Превосходно! Я ценю вашу откровенность.
– В таком случае вы не будете возражать, если я скажу, что считаю вашу религию Эрикса чушью собачьей, если говорить откровенно?
– Абсолютно не возражаю. В наше время, мистер Далтон, суть религии проявляется в том, как она действует, а не в том, что она обещает. А в такой религии, как наша, отсутствуют какие бы то ни было моральные или этические постулаты. Подобные материи не имеют ничего общего с божеством, подобным нашему. Эрикса, которого некоторые называют Великим Сатаной, меньше всего заботит добро и зло. Он здесь лишь для одной-единственной вещи.
– Какой же именно?
– Это станет очевидно для вас в свое время, - сказал Эхренцвейг.
– Я предвижу, что вы еще станете верующим. И мне будет жаль, ибо мы потеряем в своих рядах веселого и циничного жулика.
– Лесть утомляет, - сказал я, - если она не подкреплена ощутимой суммой денег. Не беспокойтесь насчет обеспечения меня танцующими девицами. Я сам позабочусь о деталях подобного рода.
– Деньги, - сказал Эхренцвейг.
– Как вы поразительно точны в определениях. Но я ожидал подобного поворота.
Эхренцвейг вынул из внутреннего кармана бумажник и отсчитал десять тысячедолларовых банкнот. Пошурщал ими и вручил мне.
– Вы предполагаете ограничиться этим?
– Разумеется, нет. Это просто небольшая сумма на карманные расходы. Мы собираемся платить вам гораздо больше, мистер Далтон.
– А что я должен делать за это?
– Просто разговаривать с людьми.
– Вы хотите сказать, читать лекции?
– Называйте это как вам угодно.
– Что вы хотите, чтобы я им говорил?
– Что пожелаете. Можете говорить о том, как обнаружили Эрикс. Но не обязательно привязываться к этому событию. Рассказывайте о себе. О своей жизни. О своей точке зрения на жизнь.
– Почему вы думаете, что кого-то заинтересует моя жизнь?
– Что бы вы ни сказали, все будет представлять интерес. В нашей религии, мистер Далтон, вы занимаете весьма значительное место.
– Я говорил вам, что не религиозен.
– Значительные фигуры во многих религиях сами по себе не религиозны. Верующие идут вслед за интерпретаторами. Но те, кто стоял у истоков, не всегда религиозны. Зачастую как раз наоборот.
– У меня есть свое место в вашей религии? Может быть, что-то вроде Иуды?
– Вы равны ему по значению, но не по сути. Мы называем вас, мистер Далтон, Последним Адамом.
Болтовня никогда не составляла для меня проблемы, и мне было плевать, называют меня Последним Адамом, Первым Чарли или, скажем. Шестнадцатым Ллевеллином. Имя - это просто одна из оболочек для кучки дерьма, называемой человеком. Извини, конечно, что изъясняюсь не по-французски. Но ты ведь всю жизнь слышишь такой язык, не правда ли, Джули? Так говорил твой отец, и твоя мать, и все твои друзья. Они ведь все - кучка богохульников, разве не так, куколка? И ты знала с самого начала, с первых шагов, что единственное, что нужно делать в этом мире - это искать свой номер первый, хорошо жить и оставить после себя приятный на вид труп. Мы с тобой так похожи, Джули. Вот почему ты меня так любишь.
Когда я начал читать лекции в Сиэтле, я говорил главным образом о тебе, Джули, девочка моя. Люди спрашивали меня, кто такая эта Джули, о которой вы тут распинаетесь? А я им всегда отвечал, что она девушка моей мечты и знает, как все на самом деле обстоит на этом свете. Я говорил это тем дамам, которые составляли мне компанию в то время. Их было много. Я, видишь ли, был знаменит. Я был Далтон, парень, который нашел Эрикс.
Благодаря Эхренцвейгу и его людям другие тоже начали понимать мою ценность. Они платили мне кучу денег. Уважали меня.
– Мы осуществим ваши стяжательские мечты, Джон, - сказал однажды Эхренцвейг. Я думал, это была шутка, но он сдержал слово. Он продолжал забрасывать меня деньгами, а я продолжал покупать вещи, людей и снова вещи. Ну и времечко было, скажу я тебе. У меня все шло так хорошо, что я даже не сразу заметил, как огромное количество людей стало вдруг умирать.
Когда у тебя все так хорошо, как было у меня, ты не замечаешь, что творится с другими людьми, Я хочу сказать, и давайте посмотрим правде в глаза, кто, к черту, будет заботиться о других людях, когда надо кормить и ублажать номер первый, то есть себя? И как бы хорошо ни шли дела, всегда есть возможность улучшить положение, верно? Вот и я не очень-то замечал, что происходило вокруг. А люди вымирали. Это была трагедия. А когда заметил, то подумал, что это, как ни странно, к лучшему, потому что в мире стало больше свободного места. И меня не очень-то интересовало, почему это происходило.