Эрлинда и мистер Коффин

Видал Гор

Только на следующее утро я увидела подопечную мистера Коффина. Она сидела в гостиной, листая старый номер Vogue.

— Доброе утро, — сказала она, поднявшись при моем появлении и произведя реверанс — очень изящно, должна отметить. — Меня зовут Эрлинда Лопез, я подопечная мистера Коффина.

— Меня зовут миссис Беллами Крэг, я ваша хозяйка, — ответила я, приседая в ответ.

— Вы не будете возражать, если я посмотрю ваши журналы?

— Конечно, нет, — сказала я, все более удивляясь не только ее хорошим манерам и взрослому поведению, но и тому неожиданному обстоятельству, что мисс Лопез была несомненно темной окраски, коротко говоря, темнокожая латиноамериканка. Здесь я должна заметить, что хоть во многом и являюсь типичной представительницей своего поколения и среды,

у меня нет серьезных предубеждений по расовому вопросу. В нашей семье к слугам всегда относились хорошо, даже во времена рабства, и однажды, в бытность мою ребенком, стоило запретному слову «нигер» случайно слететь с моих губ, как мать подвергла мою ротовую полость тщательной обработке куском твердого дезинфицирующего мыла. Тем не менее я остаюсь южанкой и не склонна принимать в своем доме людей с иным цветом кожи — называйте это нетерпимостью, старомодностью, как хотите, — себя не переделаешь. Вообразите же, какие мысли зароились в моем растревоженном мозгу! Как мне надлежит поступить? Разве вместе с платой за неделю вперед я не приняла на себя и моральное обязательство терпеть пребывание мистера Коффина и его подопечной у себя в доме? По крайней мере, до конца недели? В агонии нерешительности я вышла из гостиной и направилась прямиком к мистеру Коффину. Он принял меня радушно.

— Вы познакомились с Эрлиндой, миссис Крэг?

— Да уж познакомилась, мистер Коффин.

— Я нахожу, что она весьма образована. Свободно говорит по-французски, испански и английски и неплохо читает по-итальянски.

— Одаренное дитя, несомненно, но право же, мистер Коффин…

— Что вас смущает, миссис Крэг?

— Неужели вы думаете, я слепая. Как она может быть вашей подопечной? Она же… другого цвета!

Сказала — и точно камень с души — дело сделано, назад не повернешь.

— Она не единственная, миссис Крэг.

— Об этом мне хорошо известно, мистер Коффин, но я не предполагала, что ваша подопечная принадлежит к их числу.

— В таком случае, миссис Крэг, дабы не травмировать вашу чувствительность, мы поищем пристанище в другом месте.

Какой безумный порыв побудил меня отвергнуть этот добровольный жест? Какая буря noblesse oblige [3] должна была разразиться в моей груди, чтобы я вдруг отказалась даже рассматривать такую возможность! Непостижимо скажу лишь, что в результате я предложила ему оставаться со своей подопечной под моей крышей, сколько он сочтет нужным, покуда будет платить.

3

Noblesse oblige (фр.) — положение обязывает.

К исходу первой недели я, признаюсь, ни разу не пожалела о своем опрометчивом поступке, ибо хоть и не известила знакомых о том, что даю кров темнокожей, тем не менее находила Эрлинду не лишенной очарования и самобытности и проводила в ее обществе по меньшей мере час в день — сперва из чувства долга, а под конец, испытывая искреннее наслаждение от наших бесед, о чем (я имею в виду наслаждение, а не беседы) теперь не могу вспоминать без жгучего румянца стыда на щеках.

Из этих бесед выяснилось, что она была, как я и догадывалась, сиротой и много ездила по Европе и Латинской Америке, проводя зиму в Амальфи, лето — в Венеции и так далее. Не то чтобы я хоть на минуту поверила в правдивость ее рассказов, но они были так милы и свидетельствовали о столь обширных познаниях, что невозможно было не насладиться ее описаниями Лидо и декламацией стихов Данте на безупречном итальянском (я, по крайней мере, считала, что это итальянский, ибо не сильна в языках). Но повторяю, я относилась к ее болтовне с известной долей скептицизма и при всякой удобной возможности как бы невзначай справлялась о ней у мистера Коффина, вытягивая из него (всегда по крупицам, чтобы не выглядеть чересчур любопытной) правду об Эрлинде.

Она была дочерью знаменитого кубинского боксера, колесившего по Европе и повсюду возившего с собой Эрлинду, коей он не отказывал ни в чем и нанимал для нее педагогов, обращая особое внимание на изучение иностранных языков, мировой литературы и хороших манер. Ее мать скончалась спустя несколько месяцев после родов. Выходило, что мистер Коффин знал боксера давно, а поскольку он, мистер Коффин, был англичанин, дружба между ними была возможна. Они были, как я поняла, очень близки, а поскольку мистер Коффин не стеснен в средствах, он всюду сопровождал боксера в его поездках и со временем взял на себя обязанность по воспитанию Эрлинды.

Эта идиллия была внезапно прервана год назад, когда Лопеза убил на ринге сицилиец по имени Бальбо. Как оказалось, этот Бальбо не был спортсменом и незадолго до поединка сумел укрыть в своей правой перчатке обломок свинцовой трубы, каковым и размозжил череп Лопезу уже в первом раунде. Излишне говорить, какой разразился скандал. Бальбо провозгласили чемпионом Сицилии в полутяжелом весе, а мистер Коффин, не добившись справедливости от властей, кои предпочли проигнорировать его протесты, уехал, увезя с собой Эрлинду.

Мои друзья подтвердят, как глубоко меня трогают рассказы о подобного рода несчастьях, и поначалу я прониклась сочувствием к осиротевшей малютке. Я прочла ей отрывки из Библии, с которой она не была знакома (мистер Коффин, как легко догадаться, был вольнодумец), а она показала мне альбомы, куда они с мистером Коффином вклеивали газетные вырезки о боксерских поединках ее отца… и ведь какой был красавец, судя по фотографиям.

В результате, когда первая неделя истекла, а вместе с ней и наш так называемый испытательный срок, я предложила им наслаждаться своим гостеприимством бессрочно вскоре жизнь вошла в привычную колею. Мистер Коффин проводил большую часть дня за сбором ракушек (он был коллекционер, как заверяют меня в некоторых надежных инстанциях, открыватель нового вида розовогубой витой раковины), а Эрлинда сидела дома, читая, играя на пианино или болтая со мной о разных пустяках. Она пришлась мне по сердцу, и не только мне, но и моим подругам, вскоре проведавшим, как всегда и бывает, про необычную пару, которую я приветила. Но страхи мои оказались напрасными, что меня слегка удивило, ибо дамы, с которыми я вожу знакомство, не отличаются особенной терпимостью, однако ж, рассказы Эрлинды и ее остренький язычок очаровали их всех. В особенности Марину Хендерсон, которая не только сразу прониклась глубокой личной симпатией к Эрлинде, чего я, признаюсь, никак не ожидала, но и во всеуслышание заявила, что видит в этом ребенке недюжинные драматические способности

— Помяните мое слово, Луиза Крэг, — сказала она мне как-то вечером в гостиной, где мы ждали Эрлинду, поднявшуюся наверх за одним из своих альбомов, — это дитя станет выдающейся актрисой. Вы слышали ее голос?

— Будучи неотлучно при ней вот уже скоро три недели, я едва ли могла его не слышать, — ответила я с легкой язвительностью.

— Я имею в виду тембр. Модуляцию… Просто бархат, я вам говорю!

— Но как она может быть актрисой в этой стране, когда… как бы это выразиться… возможности для человека с ее… внешними данными ограничены редкими и эпизодическими ролями служанок?

— Речь не о том, — сказала Марина, все более горячась, что было ей свойственно, особенно когда ею завладевала очередная идея — в такие минуты она забывала о трудностях и шла напролом, не ведая страха, но теряя всякую рассудительность.

— Быть может, у ребенка и в мыслях нет развивать в себе актерские способности? — высказала предположение я в подспудном порыве предотвратить катастрофу.

— Глупости, — сказала Марина, разглядывая себя в наклонном викторианском зеркале над камином, любуясь своими бесподобными рыжими волосами, менявшими оттенок рыжести от сезона к сезону, от десятилетия к десятилетию, подобно осенним листьям. — Сегодня же с ней поговорю.

— Вы уже что-то для нее присмотрели? Какую-то роль?

— Присмотрела, — сказала Марина лукаво.

— Неужели?..

— Да!

Излишне говорить, что я была в шоке. Вот уже несколько месяцев наш островной город полнился слухами о последней затее Марины — инсценировке старой доброй «Камиллы», написанной белым стихом и содержащей, быть может, самый яркий сценический образ на моей памяти, предел мечтаний любой актрисы — заглавную роль. Борьба за нее шла нешуточная, но требования к роли были столь высоки, что Марина никак не решалась доверить ее ни одной ведущей актрисе, включая себя.