Ермак
Шрифт:
Струги плыли к Иртышу, держась близко один к другому. Только ертаульный струг кормщика Пимена шел на версту впереди. Брязга напряженно следил за берегами. Шарил глазами по кустам, оврагам, прислушивался к лепету каждого ручья, впадавшего в Тобол. Уже садилось солнце, и наступила пора выбрать прибрежную елань для стана. Где-то неподалеку, по рассказам проводников, должен находиться улус мурзы Бабасана. Устье Тавды осталось позади на тридцать верст. Гребцы устали, тянуло
Вылетал соловей
На крылечный столб.
Он со столбика
На окошечко.
Эхх…
И вдруг на берегу вырос, как литой, всадник. Он пригнулся к конской гриве, солнце сверкнуло на острие его копья. Вмиг казаки стали отгребать от берега.
Кормщик Пимен предостерег ватагу:
— Браты, чую татар! Бери вязанки хвороста, хоронись!
Брязга не сводил глаз с гигантского конника, застывшего в неподвижности. За ним в вечернем небе поднимались клубы дыма; судя по всему, не случайно тут горели бесчисленные костры.
— Гляди, вон где таятся вороги! — крикнул Богдашка и указал на густой тальник. На безветрии зелень дрожала и качалась. Короткими молниями вспыхивало и угасало сверкание сотен острых копий. И вдруг заржали кони; речная ширь подхватила и понесла это звонкое ржанье. Татары перестали скрываться. На разномастных конях сотня за сотней вылетали они на берег, и разноголосье покатилось над темной стремниной.
Брязга окликнул горниста:
— Играй!
Тревожные, призывные звуки рожка понеслись вверх по Тоболу, оповещая Ермака об опасности. Всадник на берегу взмахнул рукой, и по всей кромке крутояра зашевелились, как страшное многоглавое чудовище, орды.
Сотни стрел с визгом взмыли в воздух. Рядом с конником появился мулла в белоснежной чалме и, подняв руки, завопил. От его воплей еще сильнее забушевали всадники, стремясь к воде. Заблестели сабли, крики слились в один протяжный гул.
— Не страшись! — закричал Брязга и, прикрываясь связкой хвороста, пальнул из пищали. Близкий к реке татарин упал с коня и пополз. Еще неистовее взвыл мулла.
— Добыть басурмана! — приказал Брязга.
Трофим Колесо, не раздумывая, сбросил кафтан, сапоги и прыгнул в воду.
Сотни стрел уходили вглубь рядом с пловцом, но он, ныряя щукой, плыл к берегу. Смелость его поразила татарского всадника, и он невольно залюбовался пловцом.
Ертаульный струг косо резал воду, плывя следом за казаком. Оперенные стрелы с воем били в пучки хвороста, колыхаясь от ветра и движения струга. Невзирая на опасность, Брязга выскочил из укрытия и, ободряя пловца, закричал:
— Вон идолище, в тине барахтается!
Колесо поднялся. Дно, затянутое илом, было мелко. Ордынцы застыли настороженно, решив, что это перебежчик. А он подскочил к сбитому татарину, набросил на него аркан и опять ринулся в тобольскую стремнину.
И только тогда сообразили татары,
— Ох, дьяво-лище! — прерывающимся голосом выругался казак; вода позади него окрасилась кровью.
Влекомый на аркане, татарин захлебывался.
— Не барахтайся, пес, — прикрикнул на него Колесо и размашистыми саженками доплыл до струга. Браты подхватили храбреца. За ним выволокли и татарина. Он был бледен и не дышал.
— Враз откачать! Заговорит поганец! — и сам Брязга схватил пленного за плечи, положил на дно струга. Сводя и разводя безвольные руки ордынца, он озорно покрикивал: — Погоди, успеешь еще на тот свет. Магомет не заждется. Дыши, дыши, леший!
Изо рта и носа ордынца пошла вода, он неровно задышал и открыл глаза.
— Жив чертушка! — обрадовался Богдашка. — Чье войско? Зачем пришел?
— Много… Маметкул ведет… Племянник хана…
Кормщик Пимен отводил струг подальше от орды, но татары следом скакали по берегу. Парус был изодран острыми наконечниками стрел. Многие из казаков поражены: одному глаз выбило, другому ухо оборвало, третьему в грудь попало. Колесо обливался кровью, но ни стоном, ни взглядом не выдал сильной боли, только попросил Пимена:
— Умой спину мне, да медвежьим салом смажь. Живо… черт!..
До чего терпелив человек! Старик, смазав рану салом, наложил на нее тряпицу, и Колесо, поставив перед собой пук хвороста, стал бить по врагу из пищали.
Татары не унимались. Гарцуя на горячем коне, Маметкул размахивал саблей и крепко бранился. Ох, до чего хотелось ему добыть казачий струг!
Казаки лихо отвечали:
— Эй, подбери полы кафтана, конь смочит!
— Чего кричишь, шайтан голова! — неслось с берега.
Со стругов отзывались:
— Подавай нам вашего царевича, мы поучим его казачьей удали!
— Тьфу, рус, ты жрешь свинья?
— Жру, а тебе свиное ухо осталось!
— Получай стрела!
Следя за полетом тугой стрелы, казаки смеялись:
— В чисто небо, во широкое полюшко. Глазы косы, пуп сивый!..
Побросав коней, татары лезли в реку, но струг поворачивался боком, и по волчьим шапкам били пищали. Брязга метил в Маметкула, но свинцовые пули не долетали до яра.
— Эх, волчья сыть, сцепиться бы с тобой врукопашную! У-у, дьявол! — злился Богдашка.
Солнце в последний раз озолотило воды Тобола и укрылось в тайге. Под яром на воду легли синие тени. Клубы дыма на берегу стали гуще. В этот закатный час совсем близко заиграл горн. Брязга оглянулся на казаков:
— Ну, браты, батька торопится.
Из наползающего сиреневого сумрака строем выплыли струги. По широкой воде разносились звуки литавр, труб и рожков.
— Аллах вар… Аллах сахир… — все еще не унимались татары.
Огни костров стали ярче. Сумерки ложились на землю туманной пеленой. Перестали визжать стрелы.