Ермак
Шрифт:
— Где он? Пусть сунется. Я первый его саблюкой по башке!
— А ну-ка, ударь! — осадил буйного властный голос. Ермак сильным движением раздвинул толпу, выхватил из ножен тяжелый меч.
Горлопаны шарахнулись в стороны: вот крякнет и пойдет крестить булатом! Атаман взялся за лезвие и рукоятью протянул меч Копыльцу:
— Эй, удалой, сорви-башка, руби голову своему атаману!
Петр Копыльце побледнел, стоял опустив руки.
— Ну, чего же притих? — громовым голосом спросил Ермак. — Али слаб разом стал?
— Да что ты, батька? — пролепетал Артемка. — Да нешто мы… Так только,
Атаман бросил меч в ножны и отвернулся от смутьяна.
— Казаки! — обратился он к вольнице. — Я выбран громадой и веду войско, а не баранье стадо. Что губы распустили, из-за чего перегрызлись? Атаманы, сотники в спорки схватились, в муть гущи подбавили. Где ваша воинская рука? — гневным взглядом Ермак повел по толпе.
Казаки притихли, понурясь стояли младшие атаманы и сотники.
— Слухай меня, войско! Вот крест святой, — Ермак перекрестился. — Или пойдете, как воины, или всех до одного смутьянов на осине перевешаю! Не дам русские хоругви позорить, над воинской честью надругаться. Войско! Все слухайте: за трусом смерть приходит! Уходить отсель, когда полцарства повоевали и до Кучума рукой подать… Да что вы, шутки шутковать? Погибели хотите? Надо вершить до конца затеянное! Не о себе пекусь, об отчизне, о каждом из вас. И куда отходить? На старой дороге — бесхлебье, а по новой — по Тавде — не выходит. Дуроплясы только могут звать на белую гибель. Морозы, горы, и нет пути в эту пору. И пристало ли унывать нам, коли бьем ворога? И ведомо вам, что не все Кучуму преклонны. Есть народы, что чают избавиться от хана…
Иванко Кольцо согласно кивал головой: «Что скажешь против слова батьки? Правда в ней!». Незаметно толкнул Савву в бок:
— Притихли люди, пробрало?..
— Проберет, — тихо ответил поп. — Умеет; не мытьем, так катаньем… Так и надо, коли взялся за гуж!
Ермак продолжал:
— Выбран я коренным атаманом. Чуете?
— Чуем! — в один голос отозвалась дружина.
— И говорю я вам — волен я в ваших жизнях. Помысли ваши и мои едины пусть будут: идти на Кучума! Атаманы и сотники, в походе не грызутся воины! Дружина сильна единодушием. Тот, кто нарушил воинскую клятву, вносит смуту и шатость, того, не мешкая, всенародно казнить. Пусть знает каждый, что его ждет за измену! И еще говорю вам — утром плывем дальше, на восход. Будет так, как сказано!
Копыльце завыл, как волк в морозную скрипучую ночь. Его и других сомутителей повязали и увели в лес. Никто не перечил.
Иванко Кольцо подумал взволнованно: «Страховито! Батько кровью умывается! — И тут же себе ответил: — А как иначе? Пусти повод — разбредутся».
На синем рассвете погасли костры. Дружина убралась в струги. Подняла паруса и поплыла по желто-мутному Тоболу к буйному и широкому Иртышу.
В улусах — тишина, пусто. Откочевали татары на пастбища, а вогулы и остяки бродили по лесам. На привалах конопатили струги, смолили. Кормщик Пимен всем верховодил. У каждого струга свое имячко, и его ласково называл старик.
Ертаульный струг звался «Молодец». У него бок помят, — новые тесины ставили. У «Дона» течь открылась — конопатку сменяли. Чинили паруса, продырявленные стрелами. Много стругов — сотни забот. Матвей Мещеряк
Иван Кольцо, лежа в мураве, издали разглядывал работу ладейщиков, казачий стан у реки и синие дымы костров, а мыслями был далеко — в Тархан-Калла. Все виделись ему призывные очи тархановой женки. «Ах, Юлдуз, Юлдуз, зря отцвели твои дни! Можно ли приласкаться к старику? — От ревности распирало казачью грудь. — Суров, жесток батька, не хочет он знать человеческого сердца. Что бы дать полста казаков! Сумел бы Иванко раздобыть коней и вернулся бы вихрем в Тархан-Калла. И ничего ему там не надо, кроме черноглазой Юлдуз-хатун!».
Вспомнилась Ивану его сестра Клава — такая же горячая и неспокойная сердцем, как он. Нашла ли она свое счастье или сгибла на Волге?
На берег внезапно выехали три конника. Иванко вскочил: «Татары!». Хотел крикнуть о сполохе. Однако признал своих из полусотни Богдашки Брязги. Третий промеж ними на коне — пленник с повязанными назад руками. Подскакали казаки ближе и закричали:
— Встречай, браты, мурзака поймали!
Татарин был в цветном кафтане, в шапке из темного соболя. Сапоги из красного сафьяна, изукрашенного серебром. За поясом клинок с золотой насечкой. Иванко Кольцо пошел следом и не сводил глаз с пленного. Лицо острое, желтое, бородка — клинышком. Глаза веселые.
«И чему радуется пес? В полон угодил, какая в том корысть?» — подумал Кольцо.
Татарина ввели в шатер к Ермаку. Атаман сидел на барабане. Вскинул на пленного глаза.
— Кто такой? Как звать? — спросил он по-татарски.
Пленник глазами показал на связанные руки.
— Освободить!
Татарина освободили от ремней, потянулись за его клинком. Ермак повел бровью:
— Сабельку при нем оставить!
Пленник поклонился атаману:
— Таузан зовут. Слуга хана, торопился собирать дань.
— Велик ли ясак? — заинтересовался Ермак.
— Женатый дает десять соболей, двое холостых — столько же!
— Велика дань, — сказал атаман. — Много, видать, хану надо?
— Много, много! — охотно подтвердил Таузан. — Большой царство, великий хан.
Ермак подумал, наклонился вперед и спросил:
— А как царство хана строится? Видать, ты человек смышленый, коли сам хан доверил тебе собирать ясак. Расскажи!
Таузан поднял руку, отогнул мизинец:
— Это семья — звать кибитка, юрта. — Тронул следующий палец: — Улус — десять, двадцать семья, сколько есть в одном месте. — Подняв безымянный перст, сказал: — Все семьи в поколении — волость! — Указательный палец Таузан поднял: — Орда. Все поколения соединились.
Наконец, он кивнул на большой палец и пояснил:
— Сибирский юрт! Все царство. Сидит на юрте хан, ой, большой хан! Город Искер — силен, ой силен! — Глаза татарина плутовато бегали.
— Ишь ты, как царство свое построил! — И в ногаях тако ж — вымолвил Ермак и спросил Таузана: — При хане много вельмож?
— Ой, сколько вельмож! Бухара такой пышность нет. Гляди-считай: князьки, тайджи-царевичи, мурзы, ахуны, сеиты, карачи — думные. Ой, много! Столько, сколько звезд на небе!.. За саблю благодарю, вели коня отдать?