Ермак
Шрифт:
Татары в городке и окрестностях не держались крепко за сибирского хана. Об одном лишь тревожились и печаловались Ермаку:
— Кто нас освободит от дани Кучуму? Даже одна собака не служит двум хозяевам, а мы скотоводы и люди.
Атаман принял их учтиво, стоя. Выслушал и внушительно ответил:
— Властью, данной мне Русью, от ясака — податей — Кучуму с души, с дыма, со скота я вас освобождаю. Ныне вдвое меньше будете ставить коней, мяса и рухляди моему войску. Живите мирно, растите стада и ведите
Старейшины поклонились Ермаку в землю. Он поднял их за плечи и каждому сказал ласковое слово.
— А в землю челом мне бить не надо, не аллах я и не хан!
И то понравилось старикам Цымги, что говорил он с ними учтиво и по-татарски.
На площадях городка зашумели торги, и казаки оберегали товары. Одного боялись правоверные, кабы казаки жен их не сбили с пути верности. Хоть и ходили татарки с закрытыми лицами, но казаков, оголодавших без женской ласки, без теплого слова волновал жгучий взгляд, брошенный, как острие, из-под покрывала. Дворы были отстроены с глухими стенами, улицы — двум арбам не разъехаться, но пронырливые донцы и камские ходуны проникали через все запоры, и случался грех.
Трепетал на осине багряный лист, рдела рябина под еще жарким солнцем. Струги неподвижно стояли на приколе. Неподалеку Тюменка с тихим лепетом вливалась в Тобол. Юрты и землянки лепились подле нее. Над ними тянулись дымки. Понемногу, не боясь казаков, возвращались жители из кочевья.
Казачьи разъезды рысили по дорогам, задерживались в улусах. Татары встречали их покорно. Казаки объявляли им:
— Больше нет над вами власти Кучума!
— Хан до нас не доходит, но тарханы его берут ясак. Как быть?
— Дань и поминки нам по силе будете давать.
— Дашь вам, хан раззлобится и вдвойне возьмет!
— Не бойся, Кучумке не выдадим на расправу. Отошло его времячко!
Кто противился казакам, не давал им хлеба и скота по силе, у тех палили жилье.
Вверх по реке Тоболу добрались казаки на стругах до острожка Тархан-Калла. Тыны, вал, перед ним глубокий ров, а через него — перекидной мост. У крепких ворот стража с копьями и луками.
Иванко Кольцо с десятком казаков выпытывал:
— Кто живет?
Татары ответили:
— Вольный господин, дани хану не платит, только оборонять его обязан, и жители малый ясак дают и князю своему и Кучуму.
Кольцо подошел к воротам, стража скрестила копья:
— Кто такие, куда плывете?
— Купцы московские, торг ведем. Наслышаны о богатствах вольного господина, хотим торговать. Шли в Бухару, да раздумали. Гляди!
Иванко полез в короб и добыл пестрый платок, распахнул, и жаром обдало стражу.
— Бери, каждому по платку…
Разом распахнули ворота и сказали:
— Торг — большое дело. Наш господин могуч, ничего не боится. Гляди, какой город. В Бухара
Стражники провожали до тархана. Казаки приглядывались. Хваленый город Тархан-Калла состоял из берестяных чумов. Брехали одичавшие худые псы, от жилья несло острой кислятиной. В центре — рубленая изба.
— Вот и наш князь. Богато живет, — сказал страж.
Казаки весело переглянулись. Иванко Кольцо напомнил им:
— Главное не в чумах, а в силе. И у нас на Дону — плетни да землянки, не в том краса!
Притихли и с почительным видом вошли в жилище тархана. Изба низкая, дымная, вправо чувал, влево на земле оленьи шкуры, на них грязные перины. Тархан — заплывший жиром, лысый, с лукавым взглядом — сидел идолом на подушке. Лик бронзовый, непроницаемый. Подле, на засаленной подушке, сидел худой надменный татарин в парчевом халате и собольей шапке. Не понимая глаз, он перебирал красные четки.
Тархан улыбнулся и сказал казакам:
— Я рад, что не минули мой город и привезли товары.
Иванко, в цветной ферязи, опоясанный шелковым поясом, в шапке с красным верхом, учтиво поклонился хозяину:
— Прослышаны о твоем могуществе и богатстве и не миновали тебя.
Быстрые мышиные глаза тархана перебежали на татарина в парчевом халате. Казалось, они говорили ему: «Теперь сам видишь, сколь я могуч и славен!». Однако надменный гость не пошевелился, и еле уловимая насмешливая улыбка скользнула на его тонких губах.
Иванко приосанился и продолжал:
— Ходили мы в Китай, купили шелка и фарфор, и корень жизни — жень-шень, от коего старые молодеют и холодная кровь закипает. Были в Индии — предалекой стране, самоцветы выменяли, да в Рынь-песках ограбили нас разбойники.
А бусы, запястья есть? — спросил тархан.
— Все есть; если повелишь, враз сюда со стругов доставим!
— Пусть люди несут.
Кольцо вышел с казаком, стражник подошел к ним. Он щелкнул языком и похвалил:
— Хороший покрывало дал мне, но у меня две жены, перегрызлись из-за него, как псы. Ох, горе мне, как усмирить их? Добрый купец, не дашь ли мне второй?
Иванко внимательно поглядел на стражника:
— Боюсь!
— Не страшись, щедрый гость. Никому не скажу.
— Это добро, — похвалил Кольцо. — А кто у тархана сидит? Повелитель какой? Тархан? Мулла?
Страж вздохнул:
— Горе наше. Не уезжает вторую неделю: жрет, пьет, разглядывает жен тархана, дани требует.
— А вы гоните!
— О, аллах милостливый, нельзя его гнать. Это — Кутугай, ближний Кучума. Он требует покорности и ясак соболями. А тархан жаден, забавляет его историями, а о покорности ни слова…
Кольцо задумчиво покрутил ус. «Дать ему алый платок, а Кутугая мы на струги сведем, может, позарится на добро наше», — подумал он.