Эрмитаж
Шрифт:
Строительство нового здания Эрмитажа проходило одновременно с возрождением Зимнего дворца. Решив открыть публичный музей, Николай I заказал проект немецкому архитектору Лео фон Кленце (1784–1864), имевшему опыт строительства музейных зданий, в частности пинакотеки и глиптотеки в Мюнхене. Будучи поборником чистой классики, зодчий опирался на традиции древнегреческой архитектуры, предпочитая простые и четкие формы. В его тяжеловесных постройках чувствовалось подражание античным образцам. Зато после буйного растреллиевского барокко в проектах Лео фон Кленце приятно удивляли гладкие стены, высокие прямоугольные окна без украшений и общая малочисленность декора.
Лео фон Кленце намеревался снести старые павильоны Эрмитажа, а на свободном участке построить «жилище муз», отделанное по подобию величественных зданий Древней Греции. У входа в русский храм искусств планировалось установить портик с 10 гранитными
В 1842 году здание с официальным названием Новый Эрмитаж начал строить Стасов. Внесенные им изменения в проект Лео фон Кленце позволяли вместить Новый Эрмитаж среди павильонов Екатерининской эпохи. Его главный фасад выходил на Миллионную улицу, органично дополняя комплекс имевшихся зданий. Занимая место между Малым Эрмитажем и Зимней канавкой, с севера он соединялся со Старым Эрмитажем, следовательно, и с Зимним дворцом. Таким образом, Новый Эрмитаж стал частью архитектурного ансамбля, заключавшего в себе царскую резиденцию и национальный музей. После смерти Стасова на стройке остался его ученик Н. Е. Ефимов, которому довелось присутствовать на торжественном открытии Императорского музея 5 февраля 1852 года.
Г. Чернецов. «Галерея 1812 года», 1837
Во времена правления Николая I Эрмитаж считался частью и продолжением царской резиденции, поэтому вход в него был строго регламентирован. По утрам коллекции осматривал сам государь, а во второй половине дня в музей пропускали гостей, получивших приглашения в конторе Министерства Императорского двора. По указанию императора входные билеты выдавали только аристократам, причем мужчинам разрешалось приходить в мундирах или фраках, а женщинам – в придворных платьях. Такой порядок сохранился до прихода к власти Александра II, а именно до 1855 года, когда первый директор Эрмитажа С. А. Гедеонов добился разрешения царя на свободное и бесплатное посещение музея всеми желающими.
Во второй половине XIX века Зимний дворец оставался местом пребывания императорской семьи. Его интерьеры периодически менялись согласно вкусу и желанию владельцев, но большинство парадных помещений, в том числе и залы Эрмитажа, сохранялись в неизменном виде.
К началу XX века изрядно обветшала каменная скульптура крыши. Для сохранения исторического облика ранние вазы и статуи решили заменить копиями, но в целях экономии их сделали не литыми, как ранее, а пустотелыми. Примерно в то же время перед западным фасадом дворца появился небольшой сад с фонтаном. В 1901 году его оградили узорчатой решеткой из кованого железа с позолоченными орлами и символикой правящей фамилии. Потратив более миллиона рублей, Николай II закрыл резиденцию со стороны Адмиралтейского проезда.
В царствование последнего российского императора дворцовые фасады часто ремонтировались и перекрашивались. В канун Октябрьского переворота стены здания выкрасили в красно-коричневый цвет без выделения деталей, лишив памятник былой выразительности.
Через год после начала Первой мировой войны в Зимнем дворце разместился госпиталь. В официальной прессе по этому поводу не появилось никаких сообщений, что указывало на стремление властей не привлекать внимания к его существованию. Солдатский лазарет, оборудованный по последнему слову техники, получил имя цесаревича Алексея. Можно предположить, что боязнь широкой огласки была связана с неизлечимой болезнью наследника престола и госпиталь открыли по семейному обету, в надежде на его выздоровление. Тем не менее за день до открытия больницу посетили фотографы, братья Иосиф и Пётр Оцупа, которым официально разрешалось «производство снимков во всех помещениях». Чудом сохранившиеся фотографии сегодня находятся в архивах Эрмитажа. Наружных видов госпиталя на них не видно, зато имеются изображения палат, перевязочной и групповые портреты медицинского персонала.
Госпитальная палата в Николаевском зале
Зимой 1917 года царская семья навсегда покинула резиденцию, уступив место членам Временного правительства.
Отличаясь нетерпимостью ко всему, что связано с царями, большевики проявили заботу о сохранении дворцового имущества. Руководствуясь декретом от 30 октября 1917 года, здание объявили «государственным музеем наравне с Эрмитажем». Все же немалая часть «помещений, не имевших серьезного художественного значения, отводилась для общественных нужд».
Сестры милосердия на Иорданской лестнице
Через год бывшая императорская резиденция вошла в музейный комплекс. Уже с первых дней его существования стала очевидной необходимость проведения экскурсий. Публика того времени представляла собой массу полуграмотных людей, желавших приобщиться к высокому искусству. Предложения по поводу объяснений для рабочих и крестьян впервые прозвучали с трибуны Всероссийского съезда художников. Однако на письменное обращение к руководству Эрмитажа был получен пренебрежительный ответ директора, графа Д. И. Толстого: «Хранитель музея может давать объяснение, и то в более или менее тесном кругу своей специальности, человеку, знакомому с данным предметом, сведущему в нем настолько, насколько и он. То есть объяснения эти мыслимы только между людьми, равными по развитию, знаниям и занятиям». Тем не менее экскурсии начали проводиться, хотя в первое время были редкими и малочисленными. В 1922 году посетителям предложили осмотр восстановленных комнат Александра II и Николая II. Спустя несколько лет широкой публике стали доступны апартаменты Николая I.
Афиша Эрмитажа, 1920-е
В последующее десятилетие интерьеры и фасады Зимнего дворца претерпели существенные изменения. Исчезли железные балконы и решетка, ограждавшая сад с северо-западной стороны здания. Тогда же реставраторы произвели частичную окраску фасада с выделением в цвете скульптурных и архитектурных деталей.
В годы Второй мировой войны в подвалах Эрмитажа строились надежные бомбоубежища. По воспоминаниям тогдашнего директора музея Б. Б. Пиотровского, «самой объемной работой была подготовка бомбоубежищ в подвалах, которые надо было приспособить для жилья, изготовить и расставить койки, заложить кирпичом окна, подготовить канализацию. Необходимо было укрыть оставшиеся музейные ценности в надежные места, приспособить все залы и помещения к военной обстановке. На стекла многочисленных окон наклеивали полоски бумаги крест-накрест, для того чтобы при ударе взрывной волны стекла не рассыпались мелкими осколками. В целях противопожарной обороны в залы нанесли горы песка и поставили ванны с водой для тушения зажигательных бомб». В сентябре начались систематические налеты немецкой авиации, и в бомбоубежищах собралось более 1000 человек: сотрудники музея с семьями, ученые, музейные работники, деятели культуры. Для эвакуации ценностей были подготовлены ящики, каждый из которых имел собственный номер, список предметов, упаковочный материал, а в коробках, предназначенных для картин, были подготовлены гнезда по размеру подрамников, что значительно облегчало упаковку». Впрочем, все, что могло понадобиться для эвакуации, было заготовлено задолго до начала войны. В служебных кабинетах с зимы стояли ящики и длинные палки, на которые предполагалось накатывать ковры и старинные ткани.
В июне 1941 года все работники Эрмитажа – от старших научных сотрудников до уборщиц – принимали участие в упаковке. Им помогали ленинградцы, которым Эрмитаж был дороже своих сил и здоровья. Вскоре люди буквально переселились на крыши. В первый период блокады длительные и частые обстрелы требовали постоянного дежурства на чердаках, от чего во многом зависела судьба эрмитажных залов.
«Когда установились сухие солнечные дни, – вспоминала сотрудница музея А. М. Аносова, – мы вытащили всю мягкую мебель во двор. Обивка на диванах, креслах, стульях даже не проглядывала сквозь толстый пушистый слой плесени, будто не бархатом и атласом были они обиты, а отвратительной зелено-желтой цигейкой. Солнце высушивало плесень, и тогда мы пускали в ход щетки и метелки».