Эрнест Хемингуэй. Обреченный победитель
Шрифт:
Речь козла требует отменных лингвистических способностей, но я справился с ней и забылся на несколько минут.
Когда я пришел в себя, они тащили меня на носилках за три километра на перевязочный пункт. Носильщикам пришлось идти напрямик, поскольку дорога была вся разворочена снарядами. Если один такой пролетал с жутким воем, они клали меня на землю, а сами плюхались рядом.
Мои раны ныли так, как будто 227 маленьких дьяволят втыкали гвозди в мое тело. Во время атаки перевязочный пункт эвакуировали, и мне пришлось два часа пролежать в хлеву со снесенной крышей, ожидая помощи. Когда она подошла, я приказал им подобрать вдоль дороги раненных еще в начале боя солдат. Они забрали меня на обратном пути.
Артобстрел был все еще достаточно интенсивным. Наши
Вдруг батарея полевых орудий, расположенная прямо за сараем, дала оглушительный залп. Бах! Бах! Это 75-й и 149-й калибры с завыванием отправились к австрийским позициям. Снаряды рвались непрерывно, а звук пулеметов походил на работу клепальщиков – та-та-та-та-та!
Пройдя несколько километров к итальянскому полевому госпиталю, они выгрузили меня в перевязочном пункте. Я встретил там много друзей среди офицеров-медиков. Мне сделали уколы морфия и противостолбнячной сыворотки, а потом побрили мои ноги и извлекли двадцать восемь осколков снаряда размером от и до (смотрите прилагаемые эскизы).
Меня аккуратно перебинтовали, все начали пожимать мне руки и даже целовать, а я подтрунивал над ними. Я провел пять дней в полевом госпитале, а потом был эвакуирован в стационарную клинику.
Я шлю вам эту телеграмму, так что не волнуйтесь. Я находился в больнице один месяц и двенадцать дней, надеюсь, в следующем месяце меня выпишут. Итальянский хирург сделал первоклассную операцию на моем правом коленном суставе и правой ступне, наложил двадцать восемь швов и заверил меня в том, что я смогу ходить, как и прежде. Все раны обработали, так что заражения не было. Он наложил гипс на мою правую ногу, короче, все будет в порядке.
У меня есть несколько модных сувениров, извлеченных им за последнюю операцию. Пока не пройдет боль, я буду испытывать некоторый дискомфорт. Хирург собирается снять гипс через неделю, а через десять дней разрешит мне ходить на костылях. Я снова буду учиться ходить.
Это самое длинное письмо из когда-либо написанных мною, но в нем мне удалось рассказать совсем немного. Передайте мою любовь всем, кто спросит обо мне, и, как говорила мама Петтинджилл:
«Покидая нас, поддерживай огонь в домашнем очаге».
23 октября газета «Чикаго ивнинг пост» опубликовала статью, заявив, что Эрнеста разорвало в клочья в окопах на передовой при взрыве снаряда, а его товарища похоронило под минометом. Рассказ занял целую газетную колонку.
Никто в Америке не знал о том, что Эрнест отчаянно влюбился первый раз в жизни. Вскоре после того, как он был переведен в полевой госпиталь на окраине Милана, туда приехала молодая медсестра. Она заступила на ночное дежурство в американский госпиталь Красного Креста в Милане. Там Эрнеста оперировали и лечили после ранения. Позже под ее присмотром была палата на сорок пациентов в американском армейском полевом госпитале. Ее перевели туда для оказания помощи во время эпидемии гриппа в Падуе.
Девушку звали Агнес фон Куровски. Она закончила колледж при клинике Бельвю. Агнес вступила в американский Красный Крест в Нью-Йорке, но некоторое время ей не выдавали паспорт. Дело в том, что ее отец был урожденным немцем, хотя он и стал натурализованным американцем и давно умер. Это мешало ее отъезду в Италию с основной группой медсестер Красного Креста.
У мисс фон Куровски было редкое самообладание, чувство юмора, гибкая фигура, грациозная осанка и чудесный, нежный характер. Через некоторое время между ней и Эрнестом возникли эмоциональные узы, крепнувшие день ото дня. Они говорили о последних событиях в их молодых жизнях и наслаждались друг другом в моменты, когда они могли остаться наедине.
«В некоторых случаях Эрни был непослушным пациентом, но он имел большую популярность среди больных и везде заводил себе друзей, – рассказывала она годы спустя.
Некоторое время я была на ночном дежурстве, и он появлялся время от времени в течение месяцев, пока заживали его ноги. У него частенько были проблемы с начальницей, мисс Де Лонг, так как его чулан всегда был забит пустыми коньячными бутылками. Ее помощница, мисс Элси Макдоналд, была с ним в особых дружеских отношениях и всегда стояла на его стороне. «Дама с тихой походкой», как ее называл Эрнест, возглавляла лазарет в Бельвю. Он также звал ее Испанской Макрелью.
…Потом меня перевели в Падую, а затем в Торре-де-Моста на Ливенце… В Милане он писал мне чудесные письма, когда я находилась на ночных дежурствах, и присылал их вниз, в комнату медсестер, с одной из сиделок. Когда он приехал навестить меня в Падуе, он шел прихрамывая, опираясь на трость, и был весь в медалях. Позже один из мужчин, за которым я ухаживала, смеялся, потому что, хотя он, несомненно, был ранен, на нем была униформа Красного Креста без знаков воинского чина.
Мы иногда гуляли. За городом была чудесная природа. Американский капитан, мне кажется, его звали Джим Гэмбл из фирмы «Проктер и Гэмбл», хотел, чтобы Эрнест стал его секретарем и сопровождал его в поездках по Европе. Я советовала Эрни вернуться домой и получить работу. Я боялась, что если он останется с ним, то станет бездельником.
Я помню, когда Эрнест смог пойти на скачки в Милане – а это была его первая короткая увеселительная прогулка из госпиталя, – мы торопились пришить на его униформу воинский знак о ранении, прежде чем смогли появиться на людях. Скачки были одним из немногих мест, куда мы могли пойти развлечься, а для сотрудников Красного Креста проход был бесплатным, так что мы часто бывали там».
Позднее, когда Эрнест сделал Агнес предложение выйти за него замуж, она медлила с ответом, сказав, что напишет ему в ближайшую неделю. Когда Эрнест получил ее письмо, он узнал об отказе. Это ранило Эрнеста, подобно той разорвавшейся мине. Он отреагировал жестоко, хотя давал слово вести себя так спокойно и мягко, как это только возможно. Это было тяжелое время для них обоих. Расстроенный Эрнест потом написал мисс Макдоналд, что он надеется, что, когда Агнес возвратится в Штаты, она споткнется на корабельном трапе и выбьет все свои чертовы зубы. Потом у Агнес был роман с итальянским офицером, но она возвратилась домой, так и не выйдя замуж за итальянца. Эрнест сообщил по секрету своему другу, Хоуэллу Дженкинсу, что он чувствует себя ужасно из-за ее несчастья, но пытается алкоголем выжечь воспоминания о ней. Через несколько лет, когда Эрнест со своей первой женой совершал пеший тур по Северной Италии, он написал нежное письмо Агнес, рассказав ей, как сильно страна напоминает ему те времена, когда они были счастливы вместе в конце войны, и какой в полном смысле слова замечательной девушкой она была. Их пути разошлись, но каждый сделал все возможное для восстановления душевного спокойствия после того серьезного раннего романа. Его горечь прошла, но Эрнест помнил об Агнес, создавая образ Кэтрин Баркли в романе «Прощай, оружие!».
Еще в Европе Эрнест демобилизовался из подразделения Красного Креста. Возвращение в Оук-Парк заняло около месяца. Его появление предвкушали с тем же волнением, с каким возбужденные жители штата Теннесси ждали сержанта Йорка.
Вечер, когда Эрнест вернулся домой с войны, стал особым событием в семейной истории. Нашим двум младшим сестрам позволили не ложиться спать. А меня около девяти часов нарочно разбудили. Это было невообразимо, за исключением случая стихийного бедствия, да и то вряд ли. В доме везде горел свет. В столовой был накрыт стол, дымился горячий шоколад. Эрнеста окружили, осыпали поцелуями и хлопали по спине, заходили соседи, новость быстро распространилась по округе. Меня посадили к нему на плечи, и Кэрол настояла, чтобы ее тоже подняли. Это замечательная штука – быть младшим братом парня, который помогал сделать мир безопасным для демократии. И не один я видел его в этом свете.