Эрнестина
Шрифт:
– Да, это так, сударыня! Однако уверяю вас, что причина моих встреч с полковником кроется исключительно в общности наших религиозных взглядов.
– Не лукавьте, Герман. Я угадываю истинную причину столь частых визитов, вам просто не хватает смелости открыться мне. Вы влюблены в Эрнестину... ту девчонку... Весь город болтает о ней, как об одном из чудес Швеции, а по-моему, в ней нет ни красоты, ни ума... Да, Герман, вы влюблены в нее... влюблены, я знаю, что говорю.
– Надеюсь, сударыня, что Эрнестина Сандерс положительного мнения обо мне... это девушка благородного происхождения... Известно ли вам, сударыня, что ее
– Да, мне это известно.
– И что же! Как по-вашему, сударыня, такую партию можно считать для меня подобающей?
– Ее можно назвать совершенно неподобающей, уверяю вас, Герман. Вам нужна женщина взрослая, способная правильно распорядиться вашим состоянием и приумножить его, словом, женщина моих лет и моего положения.
Герман заливается краской и отворачивается... В эту минуту подали чай, и беседа прервалась. После завтрака Герман приступил к работе.
На следующий день Герман отправляется к юной красавице Сандерс.
– Дорогая моя Эрнестина! – говорит он ей. – Слишком очевидно, что эта безжалостная женщина имеет на меня виды. Не осталось никаких сомнений. Вы знаете ее нрав, ее ревнивость, ее безграничное влияние в нашем городе. [4]Теперь я по-настоящему встревожен, Эрнестина.
Тут появился полковник, и влюбленные поделились с ним своими опасениями.
Сандерс, будучи опытным военным и человеком весьма здравомыслящим, старался всячески избегать осложнений и неприятностей. Он сразу понял, что оказывая Герману покровительство, он вскоре восстановит против себя Шольц, а также всех влиятельных друзей этой женщины. И он счел своим долгом посоветовать молодым людям покориться сложившимся обстоятельствам. Он попытался объяснить Герману, что вдова, от которой зависит его судьба, на самом деле куда более выгодная партия, чем Эрнестина, и что в его возрасте богатство следует ценить гораздо выше красоты.
– Только не подумайте, дорогой мой, – продолжал полковник, – что я отказываю вам в руке моей дочери... Я хорошо знаю и уважаю вас, вы владеете сердцем той, кого так любите. Я согласен на ваш брак, не сомневайтесь, но я был бы в отчаянии, если бы толкнул вас на путь разочарований. Вы оба так молоды. В ваши годы не думают ни о чем, кроме любви, воображая, будто в ней заключен смысл жизни. Но это заблуждение. Без богатства любовь чахнет. И выбор, сделанный исключительно по любви, вскоре оборачивается горьким раскаянием.
– Отец мой, – воскликнула Эрнестина, бросаясь к ногам Сандерса, – высокочтимый мой родитель, не отнимайте у меня надежды принадлежать моему любимому Герману! Еще в далеком детстве вы пообещали, что он будет моим мужем... Мысль об этом составляет главную радость моей жизни, вырвать ее из моего сердца – значит убить меня. Я уже срослась с этой привязанностью, мне всегда отрадно было видеть, что чувства мои одобряются вами, отец мой. Уверена, что и Герман почерпнет в своей любви ко мне силы для отпора домогательствам этой Шольц... О отец, не оставляйте нас!
– Поднимись, дочь моя, – сказал полковник, – я люблю тебя... обожаю... раз Герман составляет твое счастье, и чувства ваши взаимны, не волнуйся, дорогая дочь моя, у тебя никогда не будет другого супруга... в конце концов, он ничего не должен этой женщине; честность и рвение Германа на службе должны вызвать в ней лишь
– Сударь, – воскликнул Герман, обнимая полковника, – вы позволите мне называть вас отцом, ведь обещания, только что вырвавшиеся из вашего сердца, делают меня вечным вашим должником!.. Да, я сделаю все что в моих силах, чтобы оправдать ваше доверие. Вся жизнь моя отныне будет посвящена вам и возлюбленной дочери вашей, лучшие минуты мои будут потрачены на утешение вашей старости... Не беспокойтесь, отец мой, мы не наживем врагов. Я не подписал ни одного долгового обязательства с Шольц. И верни я ей ее счета в самом надлежащем виде и затребуй обратно свои собственные, что она сумеет на это возразить?..
– Ах, друг мой! Ты не понимаешь, кому осмеливаешься бросать вызов! – отвечал полковник, взволнованный каким-то необъяснимым предчувствием. – Нет преступления, на которое не пошла бы злобная женщина ради того, чтобы отомстить за пренебрежение избранника к своим чарам. Оскорбленная вдова обрушит на наши головы отравленные стрелы своей ярости. И вместо цветущих роз, на которые ты, Герман, так надеешься, она заставит нас всех собирать ветви кипариса.
Весь остаток дня Эрнестина со своим возлюбленным пытались успокоить Сандерса. Стараясь развеять его печаль, они рисовали ему картины их будущего безмятежного счастья. Ничто не сравнится по убедительности с красноречием влюбленных. Они владеют логикой сердца, которая всегда превосходит логику ума. Герман отужинал у своих задушевных друзей и ушел от них рано утром с душой, преисполненной радостных надежд.
Прошло три месяца. Вдова больше не возобновляла объяснений, Герман же сам не решался заговорить о разделении их средств. Полковник давал понять молодому человеку, что отсрочка эта была вполне оправдана. Эрнестина была еще очень молода, и он, как заботливый отец, хлопотал о присоединении к скромному приданому дочери наследства ее тетушки, некой вдовы Плорман, живущей в Стокгольме. Тетушка была уже очень стара и в любой момент могла переселиться в мир иной.
Тем временем нетерпеливая и наблюдательная Шольц заметила смущение своего молодого казначея и решила нарушить молчание первой. Она спросила, размышлял ли он о предмете их последнего разговора.
– Да, ответил возлюбленный Эрнестины, – если речь идет о представлении счетов и о разделении средств, о котором вы тогда упоминали, сударыня, то я к вашим услугам.
– Если я не ошибаюсь, Герман, речь шла не только об этом.
– О чем же еще, сударыня?
– Тогда я спрашивала, не желаете ли вы устроить свое будущее и не остановили ли вы свой выбор на женщине, способной помочь вам вести дом.
– Мне кажется, я ответил, что прежде чем жениться, хотел бы нажить некоторое состояние.
– Да, вы это говорили, Герман, однако я вам не поверила. И даже сейчас выражение вашего лица выдает неискренность вашей души.
– Ах! Никогда душа моя не была запятнана фальшью, сударыня, и вы хорошо об этом осведомлены. Я живу подле вас с ранних лет. Вы великодушно заменили мне мать, которую я потерял в детстве. У вас нет оснований тревожиться, что признательность моя по отношению к вам когда-нибудь ослабеет или угаснет.
– Опять вы о признательности, Герман. Мне хотелось бы добиться от вас чувств более нежных.