Эрнестина

Сад Маркиз де

Оговорки и условия, содержащиеся в письме, не понравились Эрнестине. Они пробудили в ее душе смутные подозрения, которыми она не замедлила поделиться с отцом. Полковник заверил ее, что всегда представлял себе планы Окстьерна именно таким образом. На самом деле, – продолжал Сандерс, – какой смысл Герману уезжать из Норрчёпинга, пока он не уладил расчеты с этой Шольц? Эрнестина пролила немало слез, душа ее терзалась противоречивыми чувствами – любовью к Герману и страхом навредить отцу, и она не осмелилась настаивать, хотя испытывала непреодолимое желание воспользоваться дарами сенатора лишь после того, как ее бесценный возлюбленный окажется полностью свободным от обязательств.

Итак, надо было определяться с отъездом. Герман был приглашен к полковнику на прощальный ужин. Сцена расставания была необыкновенно

трогательна.

– О моя милая Эрнестина, – говорил Герман с глазами, полными слез. – Я расстаюсь с вами и не знаю, увидимся ли мы вновь. Вы оставляете меня в обществе нашей недоброжелательницы... безжалостной женщины, которая, несмотря на искусное притворство, еще лелеет свои чувства. Кто придет мне на выручку, когда эта мегера обрушит на меня град сокрушительных ударов, едва убедится, что отныне я, как никогда, решительно настроен следовать за вами повсюду, и никому на свете не буду принадлежать, кроме вас... А вы... куда отправляетесь вы, великий Боже!.. Туда, где будете полностью зависеть от мужчины, который был в вас влюблен... и продолжает любить вас... и чья добровольная жертва весьма сомнительна. Он совратит вас, Эрнестина, ослепит вас своим блеском, и мне, несчастному, покинутому Герману останется лишь оплакивать невозвратную потерю.

– Сердце Эрнестины навеки отдано Герману, – сказала юная Сандерс, сжимая ладони любимого. – Стоит ли опасаться быть обманутым, владея таким богатством?

– Ах! Если бы я был уверен, что никогда его не лишусь! – воскликнул Герман, падая к ногам своей прекрасной возлюбленной. – Если бы мог убедить Эрнестину смело отвергать любые домогательства – нет и не будет никого на свете, кто любил бы ее сильнее, чем я!

Отчаявшийся юноша вымолил у Эрнестины разрешение сорвать с ее розовых губок драгоценный поцелуй – в залог истинности ее заверений. Целомудренная и осмотрительная Эрнестина, никогда не позволявшая этого прежде, сочла, что в подобных обстоятельствах стоит уступить. Она склонилась к возлюбленному. Герман заключил ее в объятия и, сгорая от любви и желания, теряя рассудок от обуревающей его темной волны наслаждения, выразимого лишь слезами, запечатлел свои священные огненные клятвы на прекраснейших в мире устах, получив в ответ от слившихся с ним губ сладчайшие подтверждения любви и постоянства.

И вот он настает, роковой час разлуки. Разве для двух истинно любящих сердец существует различие между расставанием и смертью? Покидая любимых, мы ощущаем, как сердце наше разбивается и рвется на части. Органы наши словно соединены незримой нитью с предметом нашей любви – потому они, казалось, слабеют и увядают, если он оставляет нас. Хочется то бежать прочь, то возвращаться, то расставаться, то снова слиться в объятиях, словом, невозможно ни на что решиться окончательно. И вот любви настает конец – метания прекращаются. Из нашего тела, казалось, уходит сама жизнь. То, что сохраняется, представляется нам безжизненным, мы словно мертвеем. И лишь в отделившемся от нас предмете любви пытаемся обнаружить утраченный смысл существования.

Тотчас после ужина решено было отправляться в путь. Эрнестина обращает свой взор к возлюбленному. Тот в слезах. Душа ее разрывается...

– О, отец! – восклицает она, и слезы ее потекли ручьем. – Вы видите, какую жертву приношу я ради вас!

И бросаясь в объятия Германа, говорит ему:

– О ты, кого я всегда любила, ты, кого буду обожать до самой могилы, прими от меня еще одну клятву. В присутствии отца моего, клянусь, что никому не буду принадлежать, кроме тебя. Пиши мне, думай обо мне, верь только мне одной и считай меня презреннейшей из женщин, если я отдам кому-нибудь, кроме тебя, мою руку или мое сердце.

Герман в ужасном смятении. Согнувшись до земли, он припадает губами к ногам своей богини. Кажется он вкладывает всю душу в пылкие поцелуи, словно пытаясь их огнем удержать Эрнестину...

– Я больше не увижу тебя... не увижу никогда, – говорил он ей, смешивая слова с рыданиями... – Отец мой, позвольте мне последовать за вами, не миритесь с тем, что у меня отнимают Эрнестину. Если же таков приговор моей судьбы – что ж, тогда своей рукой вонзите шпагу в мою грудь!

Полковник старался унять своего юного друга, заверяя, что никогда не станет противиться намерениям дочери. Однако ничто не в силах успокоить встревоженную

любовь. Немногие любящие расстаются при столь роковых обстоятельствах. Герман слишком хорошо это чувствовал. Как не отгонял он от себя дурные мысли – сердце его мучительно сжималось. Пора ехать. Подавленная горем Эрнестина... с глазами полными слез устремляется вслед за отцом в карету и отъезжает, провожаемая прощальными взглядами любимого. В этот миг Герману почудилось, будто тени смерти обволакивают погребальную колесницу, похищающую самое ценное его сокровище, он стонет, скорбно взывая к Эрнестине, его заблудшая душа следует за ней, больше он ничего не может разглядеть... все ускользает... теряется в густой ночной тьме. Несчастный возвращается в дом Шольц в ужасном замешательстве, отчего еще сильнее возбуждает ревность этой опасной хищницы.

Полковник прибыл в Стокгольм рано утром. Когда он подъехал к дому госпожи Плорман, в дверях уже стоял сенатор Окстьерн. Он вежливо подал руку Эрнестине. Несмотря на то, что полковник уже несколько лет не виделся со своей родственницей, он был принят весьма любезно. Правда, нетрудно было заметить, что немалое влияние на столь блестящий прием оказала протекция сенатора. Эрнестина была окружена восхищением и заботами. Тетушка уверяла, что ее очаровательная племянница непременно затмит всех столичных красавиц. С первого же дня для Эрнестины устраивались самые невероятные развлечения. Цель была ясна – одурманив и опьянив, заставить ее поскорее забыть своего возлюбленного.

Особняк госпожи Плорман находился в весьма безлюдном квартале. Престарелая тетушка была изрядно скупа и редко устраивала приемы. Граф был хорошо осведомлен о ее привычках, и его вполне устраивало, что полковник предпочел поселиться именно в таком месте.

В то время в доме госпожи Плорман проживал один молодой гвардейский офицер. По степени родства он был ближе к тетушке, чем Эрнестина, и имел больше прав на ожидаемое наследство. Его звали Синдерсен. Это был славный малый, однако, по вполне объяснимым причинам, он не был расположен к более дальним, чем он сам, родственникам тетушки, похоже, имеющим равные с ним претензии на ее добро. Между ним и Сандерсами возник холодок в отношениях. Тем не менее, он вежливо держался с Эрнестиной и сумел ужиться с полковником. Словом, с помощью светского лоска, именуемого учтивостью, ему удалось спрятать свою вполне естественную при подобных обстоятельствах неприязнь.

А теперь оставим полковника обустраиваться в столице и вернемся в Норрчёпинг, дабы узнать, что там происходит, пока Окстьерн пускает в ход все средства, чтобы отвлечь отца, ослепить роскошью дочь и, наконец, довести до победного конца вынашиваемые им коварные планы.

Через неделю после отъезда Эрнестины в Норрчёпинг появились негоцианты из Гамбурга, потребовавшие сто тысяч дукатов, которые им должна была уплатить Шольц. Означенная сумма уже целую неделю хранилась в кассе у Германа. Однако мошенничество уже было совершено, и с помощью второго ключа деньги были вынуты. Госпожа Шольц задержала негоциантов до обеда, предупредив Германа, чтобы он подготовил наличность, поскольку гости в тот же вечер намерены отбыть в Стокгольм. Герман давно не заглядывал в кассу. Уверенный, что в ней несомненно находятся деньги, он смело открывает – и почти лишается чувств, обнаружив подстроенную ему кражу. Он мчится к патронессе...

– О, сударыня! – вскрикивает он в растерянности. – Нас обокрали.

– Обокрали? Да что вы, мой друг... Я слежу за тем, что происходит в моем доме. Сюда не заходил никто из посторонних.

– Тем не менее, сударыня, сюда явно кто-то заходил. Иначе и быть не могло, раз из кассы исчезли деньги... Во мне, надеюсь, вы вполне уверены?

– Прежде, Герман, я была в вас уверена, но не теперь. Когда у такого мальчишки, как вы, кружится голова от любви – страсти открывают его сердце навстречу любым порокам... Несчастный юноша, поостерегитесь, прежде чем играть со мной. Мне сию же минуту нужны деньги. Если вы виновны – откройтесь... Имейте в виду: не пожелаете сознаться – я привлеку к ответственности за это роковое преступление не только вас одного... Эрнестина отбывает в Стокгольм именно тогда, когда пропадают мои деньги... Кто знает, не выехала ли она уже за пределы королевства?.. Она скрывается первой, чуть погодя за ней следуете вы... Это заранее подготовленное ограбление.