Эромахия. Демоны Игмора

Ночкин Виктор

Ридрих задумался — в общем-то, предложение было хорошее, немного заработать странствующим артистам никогда не повредит… Но понадобятся ли эти деньги? Завтра им петь в замке… и там… Лютнист тряхнул головой, отгоняя зряшную мысль, и отказался:

— Завтра к вечеру нужно уже в Игмор добраться. Сегодня хотим отдохнуть.

— Ну, как желаете, как желаете… А если все же… так я… столы сдвинем, местечко отыщем попросторней, а? Народ-то под вечер пьет, деньгу тратит, так и вам бы…

Ридрих, не дослушав посулов толстяка, пошел к лестнице, ведущей на второй этаж, к спальням. Ласса танцующей походкой — следом. Собравшиеся в зале проводили ее взглядами, над столами прокатился шепоток, кто-то тихонько присвистнул. Артисты прошли, не оборачиваясь: поведение

постояльцев было им привычно, на плясунью так глядели все и всегда. Это не было подлинным вожделением — тщедушная девчонка не могла возбудить страсть в грубых мужчинах, Ласса не вписывалась в их представление о женской красоте, простолюдины не столь романтичны, они предпочитают дам покрупнее. Вместе с тем в движениях маленькой плясуньи было нечто этакое, нечто, способное раздуть романтический огонек в заскорузлых сердцах торговцев и пахарей, даже монахов — всех собравшихся в зале постоялого двора. Глядя на Лассу, мужчины мечтали — мечтали не об этой девушке, а просто мечтали. Грезили. На несколько мгновений им открывалось нечто несуществующее, эфемерное, запредельное… Нездешнее. Минутой позже они забудут танец Лассы и вернутся к пиву, станут обсуждать своих и чужих жен, подсчитывать барыши да убытки, но никогда им не забыть, что в простой, привычной, знакомой жизни была эта минута, когда они любовались танцующей походкой девушки, скрывающей лицо. Будет ли завтра мечтать Игмор? Способен ли он мечтать?

Заскрипели ступени. Почему-то во всех постоялых дворах спальни на втором этаже, а ступени лестниц скрипят совершенно одинаково…

Эрлайл подумал: как странно, вот они сейчас поднимутся в комнату, разденутся, лягут спать — как обычно, как бывало каждый вечер уже много лет подряд… Завтра в это время — в Игморе. Да живы ли будут они сутки спустя? И придется ли послезавтра снова снять комнату на постоялом дворе, привычно взойти по скрипучей лестнице, раздеться и лечь в кровати? Завтра — тот самый день, к которому Ласса, танцуя, идет всю жизнь, всю короткую жизнь. Что станется с ней, чем закончится встреча с Игмором? А если завтра она исполнит задуманное — как будет жить без этой главной цели? Сможет ли жить?

В комнате Ридрих присел на кровать и пристально поглядел на девушку. Ласса, поводя бедрами, приблизилась и остановилась перед ним. — Вот так ты будешь танцевать перед бароном?

Ласса кивнула и закружилась, медленно сгибая колени. Юбка приподнялась, расходясь вокруг танцовщицы.

— Это лишнее, он и так соблазнится, раз уж пригласил нас.

Плясунья присела, юбка кругом лежала на полу, накрыв краешком сапоги Ридриха. Ласса поводила плечами, маленькая грудь подрагивала под грубой тканью. Эрлайл склонился над воспитанницей и осторожно отвел в сторону закрывающие лицо локоны. Узкие черные глаза девушки были холодны и спокойны. Она не улыбалась.

— Ты точно решила? Ты уверена?

Ласса подняла руки и мягко отстранила пальцы Ридриха. Волосы упали, снова окутывая лицо спутанной вуалью. Плясунья резко выпрямилась и отступила на шаг. Ридрих опустил глаза.

— Я постараюсь оказаться рядом, — глядя в пол, буркнул он, — matre pulchra filia pulchrior. [90] Но ты уж будь поосторожней, ладно? Помни, с чем имеешь дело.

Когда Эрлайл поднял глаза, девушка танцевала, она обходила тесную комнатенку, кружась, и тени метались по стенам, приплясывая в такт. Ни одна половица не скрипнула под ногой Лассы, хотя Ридрих знал — доски отзовутся протяжным визгом, если он сделает хотя бы шаг.

90

Прекрасной матери еще более прекрасная дочь ( лат.).

О чем думает их с Отфридом дочь? Чего ждет от завтрашней ночи? Он ни разу не спрашивал, Ласса и подавно не заводила разговоров о цели многолетнего странствия, начавшегося когда-то зимой в Мергене… Долгий,

долгий путь — от серой стелы на мергенском кладбище к римской мозаике в замке Игмор. Завтра конец. Finis coronat opus. [91]

* * *

В путь отправились немного раньше полудня. Хозяин постоялого двора, избегая Ридрихова взгляда, принял мешки, пробурчал, что напрасно отказались вчера петь гостям, и кивнул на прощание. Странники покинули Трибур. За воротами налетел ветерок, принес запахи полей. Ридрих глубоко вдохнул… Зашагали по дороге, впереди — между лесом и пушистыми мятыми облаками — маячила вершина Игморского холма, тянулись к небу башни, пока еще казавшиеся серыми черточками.

91

Конец венчает дело ( лат.).

У города дорога была оживленной, но чем дальше, тем реже встречались повозки и пешеходы, а через час тракт обезлюдел. Иногда попадались распаханные поля, но никого не было видно — снова странное запустение. Птичьи трели, возделанная земля — и никого. Местные жители боятся лишний раз оказаться у дороги, по которой ездит господин Отфрид Игмор…

Ласса шагала молча, Ридрих сперва тихонько напевал легкомысленные куплеты, потом и ему передалось гнетущее настроение здешней земли. Этот край виден с замковых башен… Эрлайл упрятал лютню в чехол. Потом поля сменились лесом, на дорогу легла зубчатая тень, стало прохладнее. Шагали в молчании. Ридрих гнал навязчивые мысли и косился на Лассу — как она, не волнуется? Девушка выглядела спокойной, шла, как обычно, будто танцуя.

Снова поля и снова лес, река, мостик. И неизменно — Игморский замок впереди, башни, с которых видна эта земля, все ближе, все выше возносятся к белым нежным облакам.

Под вечер вышли к замку. Ровное пространство у подножия холма, которое прежде лежало в запустении, теперь было ухожено и заполнено удивительно правильными рядами крестов. Похожие друг на друга, сработанные одними и теми же каменотесами, могильные знаки окружали Игморский холм. Их разделяли посыпанные песком дорожки, выложенные по краю белыми камешками. Перед каждым крестом — огражденная площадочка, чтобы родня могла постоять здесь, отдавая долг памяти покойному. Но невзирая на эту предусмотрительность, кладбище было пустынно, никто не явился проведать мертвецов.

Ридрих остановился, осматривая замок — теперь для этого нужно было запрокинуть голову. Игмор высился над равниной — могучий, зловещий, непоколебимый. Крепость выглядела еще более мрачно на фоне проплывающих над башнями облаков — трепетно-розовых в лучах закатного солнца. Округа была окутана кладбищенским покоем, как и вся земля, которую можно охватить взглядом с башен Игмора. Живые — в домах, мертвые — на кладбище у подножия холма. Его милость барон желает властвовать и над живыми, и над мертвыми, все послушны его слову. Живые — подчиняются его закону. Мертвые — лежат там, где указал Игмор. Игмор — выше всех!

— Ну что, — обернулся к спутнице бродяга, — на штурм?

Ласса дунула, выпятив нижнюю губу, — волосы взлетели, девушка улыбалась. Как показалось Ридриху, улыбалась ободряюще, как будто желала поддержать его. Неужели он так скверно выглядит? Turpe senex miles… [92] Бродяга вздохнул и первым ступил на песок, устилающий дорожку, — как Одиссей на щит, брошенный в прибой у троянского берега… Ласса уверенно зашагала следом.

Из-за вереницы крестов к ним вышел кладбищенский смотритель — костлявый долговязый тип в темном камзоле. В руках сторож держал рогатку, у пояса болтались тушки подстреленных птиц и плоская сумка.

92

Жалкое зрелище — старый солдат ( лат.).