Эрос за китайской стеной

ван Гулик Роберт

Дело было в середине дня. Винные пары улетучивались, а от долгой ходьбы пересохло во рту. Хэ Дацину захотелось чаю, но ни харчевни, ни чайной лавки поблизости не было. Вдруг сквозь листву деревьев Хэ увидел развевающиеся флажки и услыхал размеренные удары цин [204] . Он понял, что перед ним буддийский храм, обрадовался и поспешил вперед. Раздвигая ветви, он прошел сквозь лесок, и перед его взором предстали просторные строения, обнесенные белой стеной. Стена прерывалась обращенными к югу воротами, перед которыми росло с десяток плакучих ив. Над воротами доска с золотою надписью: «Обитель Отрешения от мирской суеты».

204

Цин. — Ударный музыкальный инструмент. Представляет собой раму с подвешенными к ней каменными или металлическими пластинами, по которым бьют билом.

—

Давно я слышу, что в этом монастыре прелестные монахини, но до сих пор не было случая взглянуть на них собственными глазами. Вот уж никак не думал, что случай представится именно сегодня, — промолвил Дацин, обращаясь к самому себе.

Он отряхнул платье, поправил на голове шляпу и вошел в ворота. К востоку тянулась дорожка, вымощенная камешками величиною с голубиное яйцо. По обеим ее сторонам выстроились ивы и вязы, они сообщали этому дворику таинственную прелесть. Еще несколько шагов, и Хэ Дацин приблизился к следующим воротам. За ними было здание, состоявшее из трех небольших залов. В среднем зале высилось изваяние божества Вэйто [205] . Перед зданием росли высокие, чуть ли не до самого неба сосны и кипарисы, меж их ветвями щебетали птицы. Позади изваяния была дверь, а за дверью уходила в сторону дорожка. Дацин пошел по дорожке и оказался перед высоким строением. Створки дверей, украшенных диковинной резьбой, были плотно затворены. Дацин тихонько постучал. Двери со скрипом приоткрылись, и на пороге появилась девочка-послушница с косичками, опрятно одетая, в черном халате, подпоясанная шелковым шнуром. Послушница поздоровалась с Дацином, и тот, ответив на приветствие, переступил порог. Он находился в разгороженной на три зала молельне, не слишком большой, но достаточно высокой. Посредине сверкали позолотою величественные изображения трех будд. Хэ Дацин склонился перед богами, а потом сказал:

205

Вэйто. — Буддийское божество, один из загробных владык, хранитель буддийских канонов.

— Передай настоятельнице, что пришел гость.

— Присядьте, господин, я сейчас доложу, — ответила послушница и вышла.

Скоро в зале появилась молодая, не старше лет двадцати, монахиня с белым, точно светлая яшма, лицом, очень красивая и изящная. Она поклонилась гостю, и Хэ Дацин поспешил ответить поклоном на поклон. Он пристально взглянул на девушку, и душа его затрепетала. Тут же принялся он томно моргать глазами и бросать нежные взоры, чтобы приобрести расположение прекрасной монахини. Голова его ушла в плечи, он словно бы весь обмяк и сделался похож на сгусток вынутого из котла рисового отстоя.

Они сели. Дацин подумал: «Весь день я сегодня проходил понапрасну и ничего подходящего не встретил. Кто бы мог подумать, что здесь скрывается такая красотка. Но чтобы с нею поладить, надо запастись терпением. Не беда! Рано или поздно, но она попадется ко мне на крючок!»

Волокита уже перебирал план за планом, даже не догадываясь, что в точности те же мысли занимали и монахиню. В монастырях существовало общее правило: если в обители появлялся мужчина, его встречала только старая монахиня-настоятельница, а молодые монахини, точно невесты на выданье, всегда сидели взаперти, в дальних комнатах, и редко показывались на людях — разве что приедут их близкие знакомые или родичи. Если настоятельница захворает или уедет, монахини вообще посетителей не принимают. Если же вдруг прибудет кто-нибудь особенно влиятельный и настаивает на свидании с молодой монахиней, она выходит лишь после долгих и неотступных просьб. Почему же теперь красавица монахиня так смело и так скоро вышла к Хэ Дацину? А все дело в том, что Будду она чтила лишь на словах, душою же была привержена к радостям и удовольствиям. Как говорится, она любила ветер и луну [206] и ненавидела холодное одиночество. Монашеская жизнь была ей отвратительна. Когда Хэ Дацин вошел в молельню, она увидела его в дверную скважину. Статный молодец сразу же ей приглянулся, потому она и не заставила себя ждать. Взоры гостя притягивали ее, словно магнит иголку.

206

…она любила ветер и луну… — Поэтический образ: означает влечение людей к земным удовольствиям.

— Как ваша уважаемая фамилия, господин, как ваше драгоценное прозвище? Откуда вы родом, что привело вас в нашу скромную обитель? — спросила монахиня с зазывною улыбкой.

— Меня зовут Хэ Дацин, живу я в городе. Я вышел погулять и забрел сюда случайно. Но я давно слышу о непорочной добродетели дочерей Будды и хочу засвидетельствовать им свое уважение.

— Мы темные и неразумные, мы всегда в уединении, вдали от людей. Ваш приход для нас — незаслуженная радость. Пожалуйста, пройдемте со мной в трапезную и выпьем чаю, а то здесь все время снуют люди.

Приглашение

пройти во внутренние покои кое-что обещало. Обрадованный Дацин поднялся и направился следом за монахиней. Они миновали несколько комнат, полукруглую галерею и очутились в открытой с одной стороны зале, тоже разделенной натрое. Зала была убрана чисто и не без изящества; ее окаймляла низкая изгородь с перилами, а за изгородью росли два утуна и бамбук. Повсюду были цветы, они ярко сверкали в лучах солнца и испускали сладостный аромат. Посредине залы стояла картина, изображавшая богиню милосердия Гуаньинь. В медных курильницах старинной работы дымились дорогие благовония. У стены на полу лежал круглый молитвенный коврик из камыша. Слева виднелись четыре запертые шкафа ярко-красного цвета; там, вероятно, хранились свитки священных буддийских книг. В правой части залы — вход туда закрывала ширма — Хэ Дацин увидел тунбоский столик [207] и невысокие стулья на гнутых ножках. У правой стены стояла пятнистого бамбука кушетка, а над нею висел древний цинь; лак на нем потрескался от времени. На стене — чистый, без единой пылинки письменный прибор превосходной работы и несколько свитков. Хэ Дацин развернул один из них. Мелкие золотые иероглифы прописного почерка напоминали о кисти известного юаньского каллиграфа Чжао Сунсюэ. В конце свитка — дата, а ниже подпись: «Начертано в благоговении ученицею Кунчжао».

207

…тунбоский столик… — Тунбо — местность в провинции Хэнань, славящаяся своими изделиями из дерева.

— Кто эта Кунчжао? — спросил гость.

— Это мое ничтожное имя, — ответила монахиня.

Дацин залюбовался свитком и на все лады принялся его расхваливать. Они сели за стол друг против друга, и послушница наполнила чашки чаем.

Кунчжао поднесла чай гостю. Дацин успел заметить, что пальчики у хозяйки ослепительно — белые и необыкновенно изящные. Он взял чашку, отхлебнул чаю и воскликнул:

— О, какой дивный напиток!

Есть стихи, воспевающие чай, который заваривал волшебник Люй Дунбинь [208] . Вот они:

208

Люй Дунбинь. — Один из восьми даосских святых, покровитель магии, а также различных ремесел.

Напиток божественный — равного нет Пьем в стужу ли, в полдень ли жаркий. Монахи давно разгадали секрет Особенно этой заварки. За речкой, за чащей найдешь невзначай Растущий в укромных урочищах чай. Заваришь — он светится, как небосвод, Чаинка — другая порою мелькнет. А чаша изящна и неглубока, И пар благовонный летит в облака. Глоток отхлебнешь — забываешь про сон, Ты отдан неведомым силам. И бодрости ток от второго глотка Легко заструится по жилам. Нельзя его корень с собой унести, Он в городе людном не станет расти.

— Сколько человек живет в вашей обители? — спросил Дацин.

— Вместе с настоятельницей всего четверо, — ответила монахиня. — Наша настоятельница в преклонных годах, все время болеет, и я, как видите, ее заменяю. — Она указала на девочку. — А это наша ученица. Она вместе с подругою разучивает псалмы.

— Давно вы ушли из семьи? [209]

— Мне было семь лет, когда умер отец и меня отправили к Вратам Пустоты [210] . И вот уже двенадцать лет, как я здесь.

209

— Давно вы ушли из семьи? — Уйти из семьи — означает стать монахом.

210

Врата Пустоты. — Образное название буддийского храма.

— Значит, вам исполнилось девятнадцать весен! Какой прекрасный возраст! Но скажите: как вы сносите монастырское уединение?

— О, господин, что вы говорите! Ведь уйти в монастырь несравненно лучше, чем оставаться в суетном мире.

— Откуда же вы знаете, что монастырская жизнь лучше мирской?

— Тех, кто удалился от мирской суеты, не тревожат пустые заботы, не обременяют дети. Целыми днями мы читаем сутры, служим молебны Будде, воскуряем благовония или же завариваем чай. Когда притомимся, засыпаем под бумажным пологом, пробудимся от сна — играем на цине. Нет, мы живем спокойно и поистине свободно.