Эрос
Шрифт:
Инге-Софи занимается самообразованием – читает книги, которые стоят выше всей современной идеологической шелухи: сочинения Канта, Монтескье, Тацита, романы Фаллады, стихи Делана из цикла «Никому-Роза». Если напрячься и подавить в себе политически мыслящего гражданина, то жить в ГДР можно очень даже неплохо. Лечению самообманом не поддается разве что одиночество. Постепенно Инге-Софи отваживается появляться среди людей: ходит на танцы, в кафе, где играет живая музыка. Там она завязывает кое-какие знакомства, ей случается даже переспать с мужчинами, но из мимолетных связей не вырастает настоящих чувств. Если и находятся мужчины, которые интересуются ею – или, наоборот, интересны ей самой, – они очень скоро чувствуют, что. эта женщина скрывает какую-то тайну: слишком уж скованно и неестественно
Раньше Софи не придавала особого значения своему внешнему виду, а теперь поняла, какая сила заключается в красоте. Когда она осознает это, ее не наполняют ни гордость, ни меланхолия, лишь в душе погасают иллюзии, умирают некоторые слишком смелые мечты. Теперь ей кажется, что мир держится на какой-то животной, скотской основе, и им правят лишь деньги и секс. Однако какая-то частица сознания противится таким выводам, Софи упрекает саму себя в махровом цинизме, которому нельзя поддаваться ни при каких обстоятельствах.
Единственное знакомство, которое держится уже несколько недель, носит довольно странный характер. В лесопарке с ней заговаривает Людвиг – двадцатидвухлетний студент, изучающий русскую литературу. Он часто встречает ее здесь на прогулках. Ему приятно смотреть, как она подолгу стоит на дорожке или любуется только что проклюнувшимися цветами, порой слегка пританцовывая при этом. Может, она танцовщица и выступает на сцене? В каком же театре можно полюбоваться на ее выступления? Похоже, это просто изящный способ познакомиться, однако студент говорит настолько естественно, даже слегка спотыкаясь, что его высокопарные слова не производят впечатления заранее отрепетированных.
Людвиг – высокий и стройный молодой человек с черными кудрями. Одет он тоже во все черное, как настоящий экзистенциалист. Он не красавец, но внешностью обладает аристократической – бледное лицо, тонкие усики, бархатный шарф. Во всем его облике есть нечто сентиментально-декадентское. Софи обращает внимание на его ухоженные ногти. Молодой человек производит настолько необычное впечатление, что на этот раз Софи вздыхает с облегчением: на сотрудника спецслужб этот тип ни капельки не похож. Она молчит, но студент не сходит с места и учтиво ждет ее ответа, сложив руки на груди. При этом никакой навязчивости юноша не проявляет. Он очень сдержан и вежлив, и не сверлит ее нескромными взглядами. Вот такая встреча произошла в один из теплых летних вечеров.
Необходимо бороться с цинизмом, а одиночество – такая благодатная почва для циничных мыслей! Софи, так и не произнеся ни слова, достает из кармана карандаш и листок и пишет: «Мы можем полюбить друг друга. Безо всяких слов».
Это предложение, похоже, пришлось молодому человеку по душе, и он пишет в ответ: «Где?»Она берет его за руку.
Три недели, три чудесных недели они проводят вместе. Он наведывается к ней постоянно, считает ее немой и молчит сам – из солидарности. Иногда они обмениваются письменными посланиями. В постели Людвиг неопытен и неуклюж – слишком быстро кончает, но зато потом готов долго ласкать Софи и целовать все ее тело. В этом есть своя прелесть, но в один прекрасный день юноша заявляет (письменно), что он – второе земное воплощение Достоевского. Ее немота тронула его до глубины души, пробудила в нем высокие чувства. Она светлая женщина, сказочно светлая, словно пылающий факел, словно путеводный маяк, однако ему как художнику необходима спутница жизни, более общительная, с которой не придется тратить время на бесконечные записочки. Ах, как жаль, невыносимо жаль! Отрывая ее от
Да, этот мальчик определенно не из Штази. И вообще не от мира сего. С другой стороны, за время, проведенное вместе, он научился применять свой язык для чего угодно, но только не для того, чтобы разговаривать. Умереть, не встать. Софи ухмыляется. Ничего страшного, она не любила его. Только использовала – как мужчины используют женщин, не любя. Теперь она лучше понимает мужскую психологию. И кроме того, если Людвиг – это заново родившийся Достоевский, тогда она – очень важная фигура. Путеводный маяк и пылающий факел. Может быть, Людвиг и в самом деле Федор, кто его знает? О Людвиге она больше ничего не слышит и ловит себя на опасной мысли о том, что ни в чем нельзя быть уверенным до конца, талант человека может проявиться в полной мере лишь после его смерти, и все действительно пережитое предстает тогда в новом свете.
Что это? Последнее утешение или последнее жульничество? Мысль о том, что здесь и сейчас ты полностью не принадлежишь себе, что, в сущности, не важно, счастливым или несчастным ты покинешь этот мир, ведь после смерти игра будет продолжена, больно бьет по ее самолюбию. Жизнь должна быть значительной, но обозримой, и управлять ею должен здравый человеческий рассудок. Или рассудок по определению не может быть здравым?
«Иногда мне хочется жить, но при этом видеть жизнь с высоты птичьего полета – и себя в ней».
Госпожа майор Шультце, единственный человек, в чью жилетку может выплакаться Софи, получает новое назначение в Магдебург и бесповоротно обрубает все контакты. На ее место заступает преемник – капитан Хорст Эндевитт, закоренелый бюрократ, заранее нерасположенный к Инге Шульц: ее дело кажется ему подозрительным и странным. Эндевитт появляется в ее жилище очень редко и всегда действует строго по инструкции, даже не пытаясь общаться с ней по-человечески. Его скрипучий голос очень неприятен Софи. Кредо нового куратора – неукоснительно придерживаться буквы закона. Правда, иногда это имеет свои преимущества: теперь квартира Инге-Софи будет подвергаться обыску только при наличии особо вескихподозрений в антигосударственной агитации, а это означает, что с обысками практически покончено. По этой причине для нас потеряны дневники Инге-Софи начиная с мая 1983 года. Никто их не конфисковал, и они остались при своей хозяйке. Теперь Инге Шульц чувствует себя забытой и заброшенной, никому не нужной и ни для кого не опасной.
Аквариум теперь уже не доставляет ей столько радости, как раньше. Однако она чувствует ответственность перед рыбками и разговаривает с ними. Рыбы выслушивают ее речи без комментариев.
Руководство музея ценит и уважает Инге, поскольку она добровольно выходит на работу в любые выходные и праздники. Иногда – три-четыре раза в год – к ней в гости наведывается ее предшественник, дряхлый вахтер. Так происходило и в новогоднюю ночь 1982 года. Трясущийся старец, на вид гораздо старше своих семидесяти, так же одинок, как и она, и его неудержимо тянет на старое место работы. Они вместе путешествуют по галерейным залам, двумя фонариками освещая живописные полотна, и порою старик вспоминает что-нибудь интересное о той или иной картине. В новогоднюю ночь дедок становится навязчивым и пристает к Инге с поцелуйчиками: «Не будь букой, чего тут особенного? Поцелуемся, как добрые коллеги!» Инге-Софи живо ставит его на место, и обиженный пенсионер язвит: «А может, все-таки пойдем побалуемся? Ведь я старше тебя совсем ненамного!»
Эта ядовитая пошлость задевает Инге Шульц еще больше, чем того хотел старикан. Она понимает, что жизнь проходит зря и конец уже не за горами. Время, потраченное впустую, уже не вернуть. С таким трудом выстроенный карточный домик самообмана шатается и грозит развалиться. Старика она вышвыривает вон, как собаку, хотя при этом чувствует себя довольно погано – все-таки в целом они общались довольно неплохо, и, уж наверное, можно было бы подарить ему один невинный поцелуй.
Через несколько дней она звонит Эндевитту: