Эротические приключения в некоторых отдаленных частях света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей
Шрифт:
Увы, от поддельного снадобья пострадало и мужское сословие, пытавшееся лечиться с помощью «целебного бальзама» от один только Бог знает каких болезней. Сие целебное средство и на мужчин-лилипутов оказывало совсем не то действие, какого они ожидали: их детородные органы стали постепенно увеличиваться в размерах. Поначалу это радовало носителей новых величин, ибо какой мужчина, будь он даже лилипутом, откажется от того, чтобы у него в известном месте было больше и крепче… Однако рост приводил к такому увеличению размеров, что интимные отношения для лилипутских пар стали затруднительны. Мало того, эти размеры повлияли даже на походку местных мужчин – они при ходьбе стали широко расставлять ноги, как матросы на корабле во время качки, однако многие все равно спотыкались и падали, причем, поскольку центр тяжести тела у них сместился, эти падения
Однако, несмотря на все эти скорбные обстоятельства, повлиять на них я не мог и мне оставалось только сетовать. А жизнь моя тем временем шла, как заведенная, что при моем бродяжническом нраве не способствовало поднятию у меня настроения, которое падало тем ниже, чем ближе становился срок разрешения от бремени её Императорского Величества. «А что если и в самом деле новорожденное чадо будет иметь мои черты? – спрашивал я себя.
– Какие это будет иметь для меня последствия?» Самые ужасные – таков был очевидный ответ. А потому мне нужно было поскорее принимать решение об оставлении гостеприимного острова, дабы избежать гнева Его Императорского Величества (замечу в скобках, что я так до сего дня ничего и не знаю о плоде, который принесла императрица: признал ли его император за свое законнорожденное чадо или, обнаружив в нем мои ненавистные черты, отверг и неверную супругу, и принесенного ею бастарда).
Я день за днем обдумывал шаги, долженствующие обезопасить меня от злобной мстительности сильных мира сего. К сожалению, выбор у меня был невелик. Из соображений этических и нравственных я сразу же отверг возможность объявления мною – при неблагоприятном разрешении известного дела – войны Лилипутии. Что ж я, наверное, смог бы даже одержать победу в такой войне, но цена, которую пришлось бы за это заплатить, была для меня неприемлемой. Горы лилипутских трупов ради спасения жизни одного Куинбуса Флестрина – не слишком ли это дорогая плата за похотливое любопытство и минутное наслаждение её Императорского Величества.
Если бы я мог найти хоть самую жалкую лодчонку, я бы, не колеблясь, отправился в путь, доверившись стихиям, которые пока были благосклонны ко мне, даже хотя бы и в том, что вынесли мое обессилевшее тело на благодатный берег Лилипутии, а не дали сгинуть в морской пучине. Но кроме нескольких десятков боевых кораблей лилипутского флота (годившихся разве на то, чтобы ноттингемпширские мальчишки пускали их в бескрайних лужах, кои в великом множестве разливаются на улицах английских городов после дождей), у меня не было других средств, а отправляться вплавь в море, надеясь на удачу, было чистым безумием.
Из этого вытекало, что в моем распоряжении остается одна мера, да и та носила, по моему разумению, лишь временный характер. Мера сия состояла в том, чтобы в ближайшие же дни пересечь пролив, разделявший Лилипутию и Блефуску, и принести присягу на верность монарху соседней державы.
Душа моя разрывалась при мысли о том, что придется расстаться с Кульбюль. Я хотел, насколько это было в моих силах, обеспечить её будущее, и содержимое моего кошелька - свидетельство былой императорской щедрости – понемногу перекочевывало в её кармашек, против чего она, кажется, не очень возражала. Себе я оставил лишь самую малость – я ведь вовсе не был уверен в том, какой прием окажут мне на Блефуску, а потому хотел иметь хоть что-то на пропитание в первые дни, пока не найду способа зарабатывать себе на хлеб своим трудом.
Рассказываю я об этом для того, чтобы читатель понимал, в какой непростой обстановке приходилось мне принимать решение о бегстве в Блефуску. И хотя со стороны блефускуанских властей я всегда встречал радушие и понимание, среди военных (а особенно моряков) мое появление вызвало глухой ропот. Правда, те же моряки в скором времени помогли мне в починке лодки, на которой я и покинул их остров, но я думаю, делали они это из желания поскорее от меня избавиться.
Однако пока дни шли своим чередом. Фармацевтическое предприятие, чью работу я мог наблюдать в часы досуга (коих было у меня предостаточно), действовало и днем и ночью. Но в глубине души я провидчески знал, что с каждой лишней порцией действенность когда-то чудодейственного средства уменьшается, а его репутация в глазах жителей Лилипутии катастрофически падает. Знал я также, что страдает и моя личная репутация. Я это чувствовал и по косым взглядам, которые бросали на меня министр и его прихлебатели, когда трижды в день являлись ко мне («Куинбус Флестрин, к вечернему взятию молок приготовиться!»), и по тому настроению, которое возобладало даже среди тех избранных, кто был допущен ко мне во исполнение указа Его Императорского Величества и для получения удовольствия. Сей чуткий инструмент чувствовал веяния времени и даже, вероятно, скорое окончание своего неожиданного счастия, а потому глаза у моих дам в последнее время были на мокром месте, и оживлялись они лишь только во время наших скачек, которые по-прежнему доставляли всем сторонам желанное удовольствие.
Время, однако, шло, подталкивая меня к решительным действиям. Мой скакун временами впадал в отчаяние. Удручал и вид фармацевтического заведения, не прерывавшего работы ни днем ни ночью. Эти труды пробуждали во мне грустные мысли, поскольку я догадывался, что пользы от них, вероятно, больше казне, чем народу Лилипутии. Я даже, как это ни странно, с благодарностью вспоминал Хаззера, который, хотя прежде и вызывал у меня неприязнь, но умел поставить дело так, чтобы и польза была, и самому оставаться не внакладе. Я тогда ещё не знал, что скоро снова встречу этого господина в новых обстоятельствах.
Я никак не мог принять решение – говорить ли мне Кульбюль о моих намерениях или поставить её перед свершившимся фактом. Сомнения терзали меня. С одной стороны, мне казалось невозможным расстаться с ней, не простясь, с другой – я опасался, как бы она невольно не выдала меня и тем самым не затруднила осуществление моих планов.
Я колебался до самого последнего дня. И только после «вечернего взятия молок» в день намеченного мною побега, я попросил её остаться, а когда все ушли, посадил к себе на ладонь. Кульбюль поглядывала на меня своими глазками-бусинками, по лицу её гуляла рассеянная улыбка, которая, как я уже успел заметить, всегда появлялась у нее после наших соитий.
Мне не хватило духу открыться ей. Я лишь погладил её щечку кончиком мизинца и сказал, что просто хотел побыть с ней немного наедине. Потом я подарил ей ещё несколько лилипутских золотых и простился до завтра. Сердце у меня разрывалось, когда я произнес эти слова. Я знал, что не будет у нас никакого «завтра».
Ближе к рассвету я, рассовав по карманам свои пожитки и свернув тюком одеяло и прочие спальные принадлежности, отправился к гавани, где стоял на якорях умноженный моими стараниями лилипутский флот. Корабли никак не охранялись, поскольку теперь можно было не опасаться атаки блефускуанского флота, а других врагов у Лилипутии не было. Ножом перерезал я якорные канаты на двух десятках кораблей, на один из них уложил увязанный мною ранее тюк и, таща за собой корабли, взял курс на Блефуску. Через полчаса я почувствовал у себя под ногами дно и оставшиеся до берега четверть мили прошёл пешком. С восходом солнца я уже привязывал корабельные канаты к специально для этого вбитым в землю крюкам, простаивавшим без дела с тех пор, как Блефуску лишилась флота. Теперь я возвращал этой могучей державе то, что из-за моего вмешательства перешло в другие руки, но по праву должно было ей принадлежать.
Мое прибытие на соседний остров произвело далеко не такой фурор, причиной какового я был в свое время в Лилипутии – ведь о моем существовании обитатели Блефуску уже знали, как знали и о моем мирном нраве. Оказалось также, что дознались они и о моем женолюбии, но об этом – отдельный разговор. Что касается последнего, то я вскоре узнал, кто распространял в Блефуску эти слухи и в чьих это было интересах. «А не было ли это и в моих интересах?» - спросит слишком проницательный читатель. Нет, – отвечу я. Последние недели моего пребывания в гостеприимной Лилипутии привели к полному истощению моих сил – как физических, так и нравственных. А потому моего перемещения в соседнюю державу ждал я, как ждут манны небесной, как ждут отдохновения после трудов праведных, как ждут света маяка в ночной тьме.