Эротические приключения в некоторых отдаленных частях света Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей
Шрифт:
Сердце мое восторженно забилось: значит, не напрасны были все перенесенные страдания - вот оно спасение, вот она долгожданная возможность вернуться домой! Вероятно, я ненадолго потерял самообладание, а придя в себя, слабо махнул рукой в ответ, попробовал было что-то сказать, но спазм сдавил мне горло. Я бросил взгляд на Кульбюль – на её лице отразился страх, к которому, правда, примешивалось и любопытство. Быстро спрятав мою милую в нагрудный карман, я побросал свои пожитки в мешок, сел за весла и подвел лодку вплотную к кораблю. Мне тут же сбросили трап, я поднялся на борт, услышал родную речь и от избытка чувств чуть было не свалился на палубу, но сильные руки поддержали меня. Ко мне подошёл капитан и, признав соотечественника, любезно предложил мне занять каюту рядом со своей. Видя мое состояние, он отложил все расспросы,
Капитан проводил меня в каюту и вышел, а я, вытащив из кармана Кульбюль, пристроил её в безопасном месте, свалился на койку и сразу же заснул мертвым сном. Спал я без сновидений. Никто меня не разбудил – ни Кульбюль, которая и сама, наверное, после всех выпавших на её долю переживаний спала как убитая, ни капитан, ни кто-либо из членов команды. Проспал я не менее суток, а когда очнулся, первая моя мысль была о моей маленькой спутнице, которая словно ждала моего пробуждения, и как только я открыл глаза, была тут как тут. Проведя тоненькими пальчиками по моей щетине, она сказала: «Все будет хорошо, Куинбус Флестрин». Словно я, такой большой, рядом с ней, такой крохотной, нуждался в утешении. Я поднес её к губам и, поцеловав в лобик, тоже сказал: «Все будет хорошо, Кульбюль».
Ах, если бы знать, что наши поцелуи уже сочтены! Хотя чем бы нам помогло это знание - что мы можем против судьбы, которая распоряжается нами по своему усмотрению, не спрашивая нашего желания? Колесо судьбы все равно не остановило бы свой скрежещущий ход, зато мы с Кульбюль провели оставшиеся нам несколько дней в атмосфере блаженства и покоя, хотя теперь, в отличие от дней в лодке, нам и приходилось таиться от чужих ушей и глаз.
Приведя себя в порядок после столь долгого сна, я вышел на палубу, оставив Кульбюль в каюте и строго-настрого наказав ей сидеть тихо, а если кто войдет без моего ведома, затаиться в самом дальнем углу и ни под каким видом не выдавать себя.
На палубе я сразу же столкнулся с капитаном, который радостно приветствовал меня и поздравил с чудесным спасением. Он пригласил меня в свою каюту, чтобы расспросить о моих приключениях и рассказать о своих планах – ведь я даже не знал, куда держит курс его корабль. Мы уселись за стол в его каюте, и капитан для начала предложил мне рома, который после легкого лилипутского вина показался мне обжигающим, как огонь. Однако подействовал он на меня благотворно, язык у меня развязался, и я впервые за столько месяцев заговорил на своем родном английском. Капитан слушал меня с недоверчивым выражением на лице, на котором время от времени появлялась ироническая улыбка. Но я продолжал рассказ о своих похождениях, о моем пленении доблестным лилипутским воинством, о моем житии-бытии в лилипутской столице (из соображений скромности о моих амурных впечатлениях я по большей части умолчал), о моем похищении блефускуанского флота…
Наконец капитан перебил меня. Он сказал, что, конечно же, не сомневается в достоверности моего рассказа, но ему кажется, что мне нужно ещё немного отдохнуть от всего пережитого – столько дней, проведенных в одиночестве на море, видимо, неблагоприятно сказались на моем душевном состоянии, и я ещё не успел полностью восстановиться. Я возразил, сказав, что чувствую себя отменно, и стал было продолжать свой рассказ, но капитан опять прервал меня: он, мол, рад меня слушать, потому что история, которую я излагаю, довольно интересная и из нее мог бы получиться неплохой роман, но он умеет отличать роман от действительности, он старый морской волк (капитану по виду было не больше тридцати) и много повидал на своем морском веку, но страна людей-коротышек – это уж слишком.
Его слова задели меня за живое, и я спросил, что он скажет, если я предъявлю ему доказательства. Он ответил, усмехнувшись, что доказательства, чтобы он поверил, должны быть весьма вескими. Тогда я попросил его подождать минуту. Когда я вернулся, капитан ещё раз наполнил наши кубки крепчайшим ромом. Я сделал глоток и, заглянув капитану в глаза, спросил, готов ли он познакомиться с доказательствами? Он ответил, что готов, и тогда я извлек из кармана костюм блефускуанского гвардейца, который купил по случаю незадолго до моего отплытия. Капитан недоверчиво
4
Шекспировская аллюзия, см. «Гамлет». Акт II. Прим. ред.
Надо было видеть лицо капитана! Теперь пришёл мой черёд поглядывать на него с усмешкой, потому что зрелище он и в самом деле являл собой комическое: брови уперлись чуть не в затылок, глаза вылезли на лоб, рот раскрылся до самых ушей. Он не мог произнести ни слова, лишь делал какие-то невнятные движения руками, словно немой, пытающийся что-то объяснить своему собеседнику на пальцах. К тому же с его лица ещё не успело исчезнуть скептическое выражение, что делало весь его вид ещё более нелепым. Ему казалось, что глаза его обманывают, потому что такое, на его взгляд (а как я уже говорил, это был взгляд человека немало повидавшего, всеми морями битого и к любым неожиданностям готового), было невозможно. Недоумение, любопытство, испуг, неверие – все это одновременно отражалось на его лице.
Наконец он овладел собой и, словно желая проверить – не обманывают ли его глаза, протянул руку к Кульбюль, которую я поставил на стол. Кульбюль прикоснулась своим пальчиком к его ладони и повторила заученное приветствие. Дабы она не стояла неглиже перед посторонним мужчиной, я одернул на ней платьице, которое вызывающе задралось, покуда она пребывала в моем кармане. Капитан при этом сглотнул и перевел дыхание.
– Это невероятно, – сказал он, взглянув на меня. – Прошу меня простить за сомнения, но я и представить себе такого не мог! Неужели где-то в океане и в самом деле есть такая страна?
Мне оставалось только продолжить рассказ, прерванный недоверчивым капитаном, который остальную часть моей истории дослушал, затаив дыхание. Кульбюль при этом присутствовала и даже смешно поддакивала мне, когда чувствовала в этом необходимость: «Опледеленно», – говорила она и улыбалась во весь рот. Моей плутовке не давался английский звук «р».
Наконец моя история, включая и последние дни отчаяния и надежды, проведенные нами в океане, была закончена. Я смотрел на капитана – прежнее недоверчивое выражение навсегда ушло с его лица. Теперь он окончательно пришёл в себя, хотя что-то словно мешало ему – он все время косил взглядом на Кульбюль, одаривая её какой-то нарочито-неестественной улыбкой. Наконец он тяжело вздохнул, перевел глаза на меня и сказал: «Только Бога ради не показывайте её команде».
Я опытный моряк, и меня можно было не предупреждать на сей счет: я и сам прекрасно понимал, что команде, давно не сходившей на берег, лучше не знать о маленькой пассажирке. Непреложный морской закон даже запрещает женщинам подниматься на борт судна, дабы не вводить в искушение команду, которая месяцами не видит прекрасного пола. Известно, что моряк может долго терпеть одиночество, но стоит ему увидеть женщину – и он становится невменяемым и неуправляемым. Известны даже случаи, когда жертвами их необузданного вожделения становились вполне невинные животные, волею провидения оказавшиеся на корабле. Не могу понять и осуждаю сию извращенную похоть, хотя и сам, случалось, немало страдал от одиночества во время своих долгих морских странствий, но, спешу заверить читателя, до скотоложества никогда не опускался.