Еще не вечер (сборник)
Шрифт:
Гуров точно знал, Кружнев не может вспомнить, как именно он поскользнулся и в какую сторону было повернуто его лицо.
– Ну, что? Жалеешь, что промазал? Дурак. Радоваться должен! И утром, у гостиницы, пошутил неудачно. Стоишь передо мной, а указываешь на шишку за моим ухом. Тебя, Кружнев, злость погубила.
Так оно и случилось: именно в тот момент, когда Кружнев злорадствовал, Гуров и понял, кто именно напал на него ночью. Кружнев придерживался последовательно одной и той же тактики, выпячивая себя, как бы подставляя, утверждал обратное: мол, раз я так открыто лезу на вас, значит, невиновен. Так он хвастался своей силой во дворе милиции, затем упирался на допросе, скрывая женщину, уверенный, что ее все равно найдут. И наконец, утром указал на шишку Гурова, наивно полагая, что кто-кто, а преступник такой жест себе позволить не может. Подобный трюк проходит раз, другой, но не до бесконечности же. Утром Гуров взглянул на указующий перст Кружнева и неожиданно увидел его по-новому.
Кружнев высветился полностью, в мельчайших деталях, и поступки его, казалось бы, непонятные и непредсказуемые, сразу уложились в логическую цепочку.
– Ладно, Кружнев. – Гуров посуровел. – О вашем ночном нападении я пока помолчу, а за разбившегося парня вы ответите.
– Не докажете. – Кружнев всхлипнул.
– Сами признаетесь, сами нам доказательства дадите. Катя Иванова поможет, вы рано ее списали, практически вы открылись перед ней. Это дело следователя, у меня к вам вопрос.
– Ну? – Кружнев смотрел обреченно.
– Здесь, в гостиничном номере, лучше находиться, чем сидеть в изоляторе?
– Лучше. – Кружнев согласно кивнул.
– Вот и ведите себя тихо, не вздумайте свою силу демонстрировать, – сказал Гуров и, не ожидая ответа, вышел в коридор.
– Товарищ подполковник, – к нему подошел сержант, – беда случилась.
– Что еще? – спросил раздраженно Гуров.
– У Отари Георгиевича отец умирает. Утром сообщили, а товарищ майор молчит, прикажите ему домой ехать.
Гуров вспомнил осунувшееся лицо Отари, черные провалы глаз, его апатию и замедленную речь.
– Я не могу приказывать, сержант. – Гуров помолчал. – Начальник отдела знает?
– Да наш… – сержант сказал несколько непонятных слов.
– Я поговорю со следователем прокуратуры. Ты с этого, – Гуров кивнул на дверь номера, – глаз не спускай.
– Так точно, товарищ подполковник!
Гуров сделал несколько шагов и тут же столкнулся с вышедшим из-за угла Отари.
– Что с отцом? – спросил Гуров. – Вызвали врача?
Отари поднял голову, посмотрел снизу вверх, и Гуров увидел в глазах майора не боль, а ненависть.
– У вас все в порядке, товарищ подполковник? Вы всех изобличили? Торопитесь, вас ждет прокуратура.
Гуров растерялся, неуверенно протянул руку, хотел товарища обнять. Отари шагнул в сторону, словно шарахнулся от заразного.
Артеменко сидел в кресле и курил. За столом следователь писал протокол допроса. В номере находился незнакомый Гурову мужчина лет пятидесяти в хорошо сшитом костюме, белой рубашке с галстуком, смотрелся парадно. Увидев Гурова, он подошел, протянул руку:
– Лев Иванович? Очень приятно. Леднев Игорь Петрович. Из прокуратуры республики.
Следователь взглянул на Гурова и кивнул, как бы подтверждая полномочия незнакомца. На письменном столе перед Ашотом Нестеровичем лежали различные вещи, видимо, изъятые у Артеменко: документы, деньги, носовой платок, ключи, фляжка коньяку и стограммовый шкалик.
– Подпишите, пожалуйста, – сказал следователь.
Артеменко подписал страницы, не читая.
– Записано с моих слов верно, мной прочитано, – сказал он, ставя подпись на последней странице. – Когда я могу получить тело? – Он взял ключи, носовой платок, документы и протянул руку за остальным.
– Документы и коньяк пока оставьте, – сказал Ашот Нестерович.
– Я не буду на вас жаловаться. – Артеменко пожал плечами. – Но действия ваши, мягко выражаясь, вызывают недоумение.
– У Майи Борисовны, вашей знакомой, неизвестно откуда оказался яд. – Ашот Нестерович уложил протоколы в папочку, аккуратно завязал тесемки. – Вам, Владимир Никитович, в прошлом следователю, должно быть понятно, что коньяк мы должны отдать на экспертизу.
– Эксперты никогда ничего не возвращают, – усмехнулся Артеменко. – Давайте мы выпьем коньяк, помянем покойницу и одновременно проведем экспертизу.
«Откуда у него шкалик? – думал Гуров. – Я здесь ни разу не видел такой расфасовки. Наполовину пустая фляжка точно его, а шкалик? Если мое предположение верно, то Артеменко можно расколоть сразу, на месте. Но шкалик в руки ему давать нельзя, откроет и уронит. Эксперты, конечно, установят, но доказывай потом, что на ковер раньше ничего не проливали».
Гуров сжал стоявшему рядом Ледневу локоть, шагнул к столу и сказал:
– Ты прав. – Гуров взял со стола фляжку и шкалик. – Товарищам нельзя, они при исполнении, а мы с тобой помянем.
– Лев Иванович, я категорически…
– Ашот Нестерович, не будь формалистом, – перебил следователя Гуров. – У человека любимая женщина умерла. – Он протянул Артеменко одновременно и фляжку, и шкалик.
Артеменко хотел взять шкалик, но Гуров вручил ему фляжку, а пробочку у шкалика отвернул сам.
– Ну, мир праху. – Гуров собрался выпить и одновременно сделал шаг назад.
Артеменко, пытаясь выбить у Гурова шкалик, махнул рукой, промахнулся, чуть не упал.
– Не понял. – Гуров убрал руку со шкаликом в карман.
Артеменко сделал несколько глотков из фляжки, поперхнулся, сказал:
– Не желаю пить с тобой! Ты не любил ее!
– Слабовато! – Гуров отобрал у него коньяк, вернул фляжку и шкалик следователю. – Больше ничего не хочешь сказать? Будем ждать заключения экспертизы?
– Пошел ты знаешь куда? Я этот шкалик в жизни не видел, кто сунул мне его в карман пиджака, не ведаю. Возможно, тот же человек, что и подготовил машину. За мной ведется охота. Ты что, не понимаешь?
– Разберемся, – вмешался молчавший до этого гость из республиканской прокуратуры. – Прошу, Владимир Никитович, вы пока не выходите из номера. Тем более что, как вы выражаетесь, за вами идет охота.