Еще не все потеряно
Шрифт:
— Эх, вы! — вибрировал дед. — Враги вы подлые!
Неизвестно, чем бы кончился этот постепенно разгоравшийся скандал, за которым я следила с интересом ценителя, не появись в дверях сторож с цветным пакетом в руках.
— А это кто? — подозрительно прищурился Гена. — Еще один?
— Это гонец! — успокоил его Аякс.
Сторож молча выставил на лавку бутылку водки, положил рядом половину ржаной буханки, достал из кармана здоровенную головку чеснока.
— Так-то лучше! — проговорил шепеляво, косясь на меня. — А то вас с улицы слыхать.
Приятели, навострив уши, пристально
— Пойду я, — предложил он нерешительно, водя руками по одежде.
— Ты сначала свое выпей! — потребовал Аякс справедливо.
— Да ладно! — попробовал тот отказаться. — Последний раз, что ли? Потом рассчитаешься. Тут вам-то мало будет.
— Давай, давай! — настаивал Аякс. — Тебя еще уговаривать!
Сторож наполнил неизвестно откуда взявшийся стакан, влил в себя водку и, отщипнув корочку, покинул помещение.
Выпили и бомжи, по очереди и истово, пожевали хлебушка.
— У тебя, девонька, сигаретки нет? — спросил моментально посветлевший ликом Гена.
Я протянула ему сигарету, с тревогой следя за вновь потянувшимся к бутылке Аяксом.
— Допьете, когда уйду! — скомандовала, отбирая у него стакан.
— И то! — поддержал меня дед. — Подождем маленько, дадим улечься родимой.
— Какой человек! — качнул головой, любуясь им, Аякс.
Им становилось лучше с каждой минутой. Хорошо, как говорят в народе. У деда даже зарумянились заросшие седой щетиной щеки.
— Ладно, девонька! — Он хлопнул Аякса по колену. — Так и быть, расскажу я вам печаль мою, пусть мне будет хуже! Может, спать легче станет.
— Конечно, станет! — обнадежил его Вениамин. — Давай!
— Ведь я не всегда бродяжкой был. Жену имел, дом, работу, все как у людей. Вспоминаю сейчас все как в другой жизни, не в этой. Друзья приходили в гости. Мария моя принимала их. Хорошая была женщина!
Гена всхлипнул и потер глаза.
— И Володя в гости захаживал? — подтолкнула я его в нужном мне направлении.
— Володя? — удивился Гена и, посуровев, ответил:
— Нет, с Володей мы познакомились позже. Он из тюрьмы вышел, и на вокзале мы встретились. Летом. Слово за слово, о том о сем, переночевать, говорит, Геннадий, меня не пустишь? Отчего же, говорю, пожалуйста! Только удобно ли тебе будет у меня-то? Он смеется — удобно!
Привел я его в свой подвальчик, устроил как у Христа за пазухой — на раскладушечке. И зажили мы вместе. Я своим промышлял, а он по дереву резал.
Коробочки всякие, шахматы, зеркальца складные делал. Что я продам, что он сам ларечникам загонит.
Аякс приобнял деда за плечи, задумчиво слушал. Я не торопила, не лезла с вопросами, помня о его способности видеть кругом одних врагов.
— Хорошо мы с ним зажили. И жили так до холодов. И тут — вот беда, ревматизм меня ломать начал. И жилец мой, как на грех, исчез на несколько дней. Я уж думал — или в «контору» попал, или, грешным делом, бросил меня на произвол судьбы. И то, зачем ему меня, больного, кормить?
С неделю, не меньше, прошло, вернулся Володя. Я тебе, говорит, дед, дворец для престарелых нашел на всю зиму, собирай вещи. Помыл меня в баньке, одеться заставил более-менее и привез на дачи, к Ефимычу. Сторож это тамошний, — пояснил для Аякса. — Ефимыч меня расспросил, присмотрелся и сдал Филипповым с рук на руки. И впрямь попал я во дворец. И в лучшие годы, с Марией, в таких роскошествах жить не приходилось. Верите, даже толстеть щеками начал. А что? Сплю, ем да чай с Ефимычем гоняю.
А работы-то всей — снег разбросать и полы вымыть, особенно когда хозяева нагрянут водочки с друзьями попить. Так зима и минула. А весной то ли черт, то ли Бог по душе босиком прошелся — такая тоска взяла, хоть вой на луну! Я раз к Володе в город съездил, второй, третий и решил бросить дачу эту к чертовой матери!
— Нет, какой человек! — восхитился очень искренне Аякс.
— Оказалось — кстати я оттуда дернул. Володя к тому времени в милиции засветился. Жил-то без документов, как приехал после зоны, так и не оформился. Был зеком, стал бомжем — кусок для ментов самый что ни на есть поперекглотошный. Погнали, да так, что впору съезжать куда-нибудь с глаз долой.
Так вот, встретились мы с ним, сошлись, порадовались и погоревали, а потом сели и стали думать, как ему из этого положения выйти. Ну, на годок хотя бы с глаз убраться. Тут и пришла мне мысль, а не пристроиться ли ему вместо меня к Филипповым в работники! Узнали через Ефимыча — можно! Участок у них большой, зарастать уже начал без работной руки. Дом тоже не маленький. Его Филипповы без присмотра уже загадить успели — хоть ремонтировать начинай. Володенька и начал. Много труда положил на хозяев за их вермишель с картошкой. А по осени, как времени свободного побольше стало, вернулся к своему ремеслу, к деревяшечкам. Приедет ко мне, бывало, отыщет и как начнет выкладывать из сумки свои поделочки — глаза разбегаются! Оставлял мне. Я продам, а он деньги брать нипочем не хочет. Я, говорил, с этого не разбогатею, а ты, Гена, себе хлеба купишь и отдохнешь от беготни по базарам да подворотням. Так и прожил бы Володя год тихо-мирно, если б не эти суки позорные — Филипповы!
Случилась у них неприятность — недоброжелатели одолели. Как, что — не знаю я, и не мое это дело.
— Конечно, дед, конечно! — поддакнул Аякс.
— И придумали они сделать хитрый финт ушами — обдурить всех на свете. Выставить, как будто их ограбили и теперь, кроме шкуры, снять с них нечего. А для правдоподобности Аркадию — это старшой Филиппов — побитому в больнице полежать нужно было. Пострадал, мол, от грабителей. Можно, конечно, и ему рожу свою под скалку подставить для такого дела, только мыслимо ли, этакому господину!
И вот приезжает ко мне Володя и обо всем рассказывает. Говорит, на побитье его уговорили. Водки, мол, дадут, чтобы легче перетерпеть, поколотят, портрет попортят, но без лишней вредности, а так, для неузнавания, и — в больницу на недельку. Койку в больнице уже купили. А через недельку дочь Аркадия его, как отца будто, из больницы заберет. А за это они ему денег дадут и будут долго благодарны.
Согласился ведь Володенька, согласился на свою голову!
Дед запричитал и, не удержавшись, всхлипнул. Аякс смотрел на него собачьими глазами. Даже мне, знавшей все начиная с этого момента, стало грустно.