Еще о литературных грехах Фенимора Купера

Fenimore Cooper's Further Literary Offenses

Молодые люди, изучая Купера, вы убедитесь, что полезнее всего изучать его во всех подробностях, слово за словом, предложение за предложением. Ибо каждое его предложение интересно. Интересно оно своим построением — своим особым построением, своим оригинальным построением. Рассмотрим одно-два предложения, чтобы убедиться в этом. Вот отрывок из главы XI «Последнего из могикан» — одного из самых прославленных и восхваляемых романов Купера:

«Невзирая на быстроту их передвижения, один из индейцев улучил удобный случай, чтобы сбить стрелой притомившегося олененка, и терпеливо нес на плечах наиболее лакомые фрагменты своей жертвы до самого места привала. И теперь без всякой помощи

поварской науки он вместе со своими товарищами немедля приступил к насыщению этой удобоваримой пищей. Один лишь Магуа сидел в стороне, не принимая участия в отвратительной трапезе и, по-видимому, погрузившись в глубокие думы».

Этот небольшой абзац дает обильный материал для размышлений и исследования. Указание на быстроту передвижения совершенно излишне и вставлено было, только чтобы предвосхитить возражение какого-нибудь сверхпридирчивого читателя, что, передвигаясь быстро, индеец не мог бы улучить удобного случая. Но читатель не стал бы к этому придираться. Ему совершенно не нужны объяснения и оправдания подобных пустячных обстоятельств. Однако такова уж манера Купера: он постоянно объясняет и оправдывает всякие мелкие подробности, которые этого не требуют, а затем в возмещение столь же постоянно забывает объяснить существенные подробности, которые этого требуют. Например, он позволяет, чтобы опытнейший и осторожнейший Зверобой, он же Соколиный Глаз, неизвестно зачем оставил свое ружье лежать на земле там, где его незамедлительно должен был обнаружить первый же враг-индеец, — ружье, которое его владельцу было дороже всего на свете! — и читателю не предлагается никакого объяснения столь непонятного поступка. Причина-то была, но не такая, на которую можно было открыто сослаться. Купер намеревался извлечь яркий драматический эффект из того, что индейцы найдут это ружье, — он это в нужное время и проделал; тем не менее Соколиный Глаз мог бы за какие-нибудь четверть минуты спрятать ружье так, что индейцы его не нашли бы. Купер не сумел придумать объяснения, почему Соколиный Глаз этого не сделал, и предпочел выйти из затруднения, вообще ничего не объяснив. В другом месте Купер позволил Хейворду выстрелить в индейца из незаряженного пистолета — и ни словечка не потратил на объяснение, каким образом тот это сделал.

Да, о быстроте передвижения вполне можно было не упоминать, как и о том, что индеец улучил удобный случай, как и о том, что он сбил олененка, как и о том, что это был притомившийся олененок, как и о том, что он сбил его стрелой, как и о том, что индеец нес «фрагменты» излишне и упоминание, что это были лакомые фрагменты, и что это были наиболее лакомые фрагменты; излишни и объяснения, что это были фрагменты «жертвы», и сверхдобросовестное уточнение о «плечах» индейца, как о той части его тела, которая поддерживала фрагменты, и сообщение, что индеец нес фрагменты терпеливо. Ни одна из этих подробностей не имеет ни малейшего значения. Нам все равно, чем индеец сбил олененка; нам все равно, был ли это притомившийся олененок или не притомившийся; нам все равно, какие фрагменты отобрал индеец; нам все равно, почему он отобрал «наиболее» лакомые фрагменты, хотя тут сошли бы просто лакомые и ни один живой или мертвый человек нипочем не отличил бы их от наиболее лакомых; нам все равно, нес ли их индеец на плечах или в носовом платке, и, наконец, нам совершенно все равно, нес ли он их терпеливо или же устроил забастовку, требуя повышения заработной платы и сокращения рабочего дня. Нас совершенно не интересует этот индеец и его личная жизнь.

Во всем этом длиннейшем предложении есть только один факт, заслуживающий упоминания, и его вполне можно было бы уложить в следующие немногие слова — причем к явной пользе для всего повествования:

«В пути один из индейцев убил олененка и донес его до места привала».

Заметьте, насколько проще и осмысленнее сказать: «В пути один из индейцев убил олененка и донес его до привала», насколько это менее жеманно и слащаво, чем: «Невзирая на быстроту их передвижения, один из индейцев улучил удобный случай, чтобы сбить стрелой притомившегося олененка, и терпеливо нес на плечах наиболее лакомые фрагменты своей жертвы до самого места привала». Заметьте, как фраза «В пути один из индейцев убил олененка и донес его до места привала» высоко держит голову и твердо движется к цели, печатая шаг, точно гренадер, тогда как фраза «Невзирая на быстроту их передвижения, один из индейцев улучил удобный случай, чтобы сбить стрелой притомившегося олененка, и терпеливо нес на плечах наиболее лакомые фрагменты своей жертвы до самого места привала» с кокетливым самодовольством мартышки под зонтиком семенит мелкими шажками, мало подходящими

для переноски сырого мяса.

Прошу вас вспомнить, что манера автора излагать события называется «стилем» и что стиль автора составляет существеннейшую часть его экипировки. Стилю некоторых авторов свойствен-

но разнообразие, но стиль Купера отличается полнейшим его отсутствием. Стиль Купера неизменно величав, возвышен и благороден. Стиль писателя можно уподобить армии, автора— полководцу, а книгу — военной кампании. Некоторые авторы соизмеряют мощь атаки с силой или слабостью, с важностью или незначительностью того, на что эта атака направлена, но Купер — никогда, Куперу безразлично, ведется ли атака против стотысячного войска или против одной коровы, — он равно обрушивает на них всю свою мощь. Он неудержимо устремляется вперед со всеми своими батальонами за спиной, с кавалерией в авангарде, с артиллерией на флангах, с пехотой, сосредоточенной в центре, под грохот сорока оркестров, под тысячами вьющихся по ветру знамен, и будь то стотысячная армия или корова, но в конце боя вы увидите, как он возвращается торжественным маршем, терпеливо неся на плечах наиболее лакомые фрагменты своей жертвы до самого места привала. Стиль Купера величав, грозен, прекрасен, но он — священная собственность Купера, он принадлежит ему одному, и никакой студент Аризонского ветеринарного училища да не дерзнет тайком его прикарманить.

В одной из глав Купер обливает некоего Гамута презрением за недостаточную требовательность в выборе слов. Однако сам Купер, как уже упоминалось в нашей первой лекции, отнюдь не чужд этого недостатка. Если бы индеец «сбил» олененка кирпичом, или дубинкой, или собственным кулаком, никто не мог бы придраться к слову, которое употребил автор. К тому, что он сбивает его стрелой, тоже особенно придираться не стоит, но тем не менее звучит это нарочито, и было бы, пожалуй, лучше предпочесть что-нибудь попроще и сказать, что он убил его

стрелой.

Слово «фрагменты», может быть, и подходит для обозначения частей разделанной оленьей туши, но все-таки звучит оно как-то не совсем верно, а звучание тоже кое-что значит — вернее сказать, звучание значит очень много. Как раз звучание определяет различие между хорошей музыкой и скверной музыкой, и оно же подчас отличает хорошую прозу от посредственной. «Фрагменты» звучат вполне верно, когда мы говорим об осколках чего-то бьющегося и разбившегося; уместны они и когда речь идет об обрезках, предназначенных для кошки, но, если мы используем это слово для описания внушительных частей и кусков вроде передних и задних ног олененка, оно режет взыскательный слух.

«И теперь без всякой помощи поварской науки он вместе со своими товарищами немедля приступил к насыщению этой удобоваримой пищей».

Все это — просто статистика, просто холодная бесцветная статистика, но, как вы видите, Купер сделал из нее цветную литографию. Или же, употребляя другую метафору, он облек скромную статистику в пышные драгоценные одежды, тогда как хороший вкус и соображения экономии равно подсказывают, что ему следовало бы приберечь все это великолепие для монарха, а скромную статистику одеть в грубое сукно, Купер потратил тут двадцать слов на сообщение, которое не стоило и восьми. Мы обойдемся со статистикой, как она того заслуживает, и ограничимся следующим: «Он и его товарищи ели мясо сырым».

«Удобоваримая пища» — звучное выражение, но здесь оно неуместно, потому что мы не знаем этих индейцев и не питаем к ним ни малейших чувств, а потому нам совершенно не интересно, получат они несварение желудка или нет. Подробности, которые не способствуют развитию сюжета, лучше опускать.

«Один лишь Магуа сидел в стороне, не принимая участия в отвратительной трапезе» — это сообщение мы понимаем, но вся заслуга тут принадлежит нам, а не Куперу. Купер туманен. Он не говорит, кому их трапеза внушает отвращение. Разумеется, самому Куперу, но во фразе нет никаких указаний на то, что испытывает его не Магуа. А Магуа — индеец и любит есть мясо сырым.

Слово «один» можно было бы опустить, сэкономив место. Здесь оно ни малейшей ценности не имеет.

В этих лекциях я довольно часто вынужден буду возвращаться к небрежности Купера как наблюдателя. Таким способом я надеюсь убедить вас, что, прежде чем браться за описание, не мешает повнимательнее разглядеть то, что вы собираетесь описывать. Но в промежутках я буду обращаться к другим вопросам, чтобы дать вам передышку и не переутомить вас этой стороной нашей темы.