Еще одна из дома Романовых
Шрифт:
Впрочем, пока она спустилась к экипажу, настроение чуть омрачилось. Муж явился, как статуя командора. Один его вид способен испортить все удовольствие от вечера, который она ждала с таким нетерпением! Ах, как бы Леле хотелось избавиться от Эрика…
Конечно, существует такое понятие, как развод. Не то чтобы это явление стало уже вполне общепринятым в великосветской среде, однако теперь уже времена изменились и анафеме за разводы больше никого не подвергают. Но… как ни плох муж Эрик, а все же лучше с таким супругом, чем вовсе без оного. Статус замужней дамы ее неплохо защищает. Скажем, будь она сейчас разведенной, разве привечала бы ее милая, дорогая Михень? Разве пригласила бы сегодня в театр, посулив, что приведет ее в императорскую ложу? Так что… так что пусть Эрик остается на том месте, которое ему предназначено судьбой!
Во всяком случае, пока!
…Часом спустя Леля выбежала из Мариинского театра, задыхаясь от слез. Вечер, который должен бы стать ее триумфом, закончился скандалом и позором! Боже мой, ну разве она знала… разве знала, что Михень поведет себя столь бестактно? Мало того, что она собиралась слишком долго и вся компания во главе с ней и великим князем Владимиром Александровичем прибыла в театр с опозданием, гораздо позже их величеств, что считалось недопустимым,
– Мы опоздали, простите! – небрежно бросила Михень. – Господа, прошу садиться, и распорядитесь, чтобы нам тоже подали ужинать.
Николай Александрович и Александра Федоровна какое-то мгновение недоумевающе смотрели на великую княгиню, а потом молодая императрица вскочила, и красивое лицо ее пошло пятнами. Николай Александрович также встал.
Глаза его встретились с глазами Лели, и та поняла, что император разгневан донельзя.
– Ваши императорские высочества, – сухо проговорил Николай, глядя то на Владимира Александровича, то на Марию Павловну, – моя жена и я считаем сей визит не совсем приличным и надеемся, что такой случай в той или другой царской ложе больше не повторится! Вы привели посторонних людей в мою ложу! Мне в особенности обидно то, что вы сделали это без всякого разрешения с моей стороны. При отце ничего подобного не случилось бы. Не забывайте, что я стал главой семейства и что я не имею права смотреть сквозь пальцы на действия кого бы то ни было из членов семейства, которые считаю неправильными или неуместными. А теперь прощайте, господа.
Император подал жене руку, и они двинулись к выходу. На лице у Марии Павловны играла вызывающая усмешка, однако свита была смущена и скандализована. Родственники императора рано или поздно помирятся с ним, а все прочие… Они волей-неволей поступили бесцеремонно и неуважительно по отношению к государю. Что их теперь ждет?
Все так и рассыпались в стороны, давая дорогу уходящим, однако Леля замешкалась, присела в неуклюжем реверансе… Императрица, проходя мимо, чуть задела ее краем платья и тут же подхватила подол с такой гримасой, как будто задела бочку золотаря. А император… Боже мой!
Леля помнила время, когда молодой цесаревич в компании своего дяди Владимира Александровича и великого князя Константина Константиновича приезжал на дачу Пистолькорсов в Красном Селе, а если приехать не мог по каким-то причинам, присылал «маме Леле» извиняющиеся записки. А теперь его взгляд выражал только гнев и ледяное презрение.
И все собравшиеся ощущали одно и то же – желание оказаться как можно дальше отсюда. Каждый думал о том, что его карьера при дворе безнадежно испорчена этим нелепым визитом, участием во фрондерской выходке Михень.
Леля с ужасом думала, как это скажется на ее положении в свете, на положении мужа. Да Эрик никогда ей не простит, если по ее вине окажется замешан в скандал! И никогда не заступится за жену.
Как ни толстокожа была Михень, теперь настроение испортилось и у нее. Но она еще пыталась делать хорошую мину при плохой игре. Равнодушно окинула взглядом ложу, зевнула:
– Да тут прескушно! Я хочу вернуться домой!
Великий князь взял ее под руку и повел к выходу.
Вслед за ними потянулась и свита, и компания приглашенных. Леля вышла из ложи последней, едва скрывая слезы.
Подозвала экипаж.
Куда ехать? Домой? Но там Эрик. Он сразу поймет, что произошла какая-то неприятность. Начнет допытываться, в чем дело. А не дай бог, узнает! Сразу начнет страдать из-за того, что это может испортить его карьеру. Успокаивать кого-то у Лели не было сил. Ей хотелось, чтобы ее кто-то успокоил. Но от Эрика этого не дождешься…
Ей хотелось побыть с кем-нибудь, кто мог бы ее утешить. Леле хотелось побыть одной.
Она сама не знала, чего бы ей хотелось!
Экипаж долго колесил по улицам, наконец Леля решила немного пройти пешком. Кучеру велено было следовать поодаль.
Она вышла на пересечении Невского и Гороховой улиц и остановилась на Красном мосту.
Вдруг вспомнилось, как она стояла здесь много-много лет назад, мечтая найти утешение в смерти. Как это ужасно – умереть…
Было невыносимо жаль себя, вспоминать, как она стоит тут одна… Слезы так и лились из глаз. И все-таки эти годы ее кое-чему научили. Да, сейчас ей горько, невыносимо горько, однако и мысли не возникает расстаться с жизнью. Надо просто набраться сил и дожить до завтра. Утро вечера мудренее!
Она наклонилась над перилами, всматриваясь в темную воду Мойки. Слезы мешали, Леля открыла ридикюль, доставая платок, и наткнулась на сложенный вчетверо листок со стихами. Она мечтала сегодня передать их Владимиру Александровичу, чтобы завлечь его… Но не удалось.
Ничего, в другой раз.
Вдруг листок выскользнул из ее пальцев и полетел под мост.
Вот нелепо! А впрочем, ничего страшного. Даже наоборот. Леле вспомнилось, как няня младшей дочери недавно говорила, утешая девочку в каком-то детском горе:
– Случилась беда – надо что-нибудь в воду бросить. Какую-нибудь вещь ненужную, да хоть просто бумажку. И нашептать на нее: «Уплыви, моя беда, унеси тебя вода! Пусть вода уйдет и все на лад пойдет!»
Как кстати вспомнилось!
Леля улыбнулась и, наклонившись еще ниже, чтобы видеть плывущий листок, прошептала:
– Уплыви, моя беда, унеси тебя вода! Пусть вода уйдет и все на лад пойдет!
– Сударыня! – Кто-то резко схватил ее за руку и оттащил от перил. – Вы… вы…
Леля возмущенно вырвала руку. Да что он себе позволяет?! Незнакомый человек, такая бесцеремонность!
И вдруг она поняла. Да он, наверное, решил, что она собралась кинуться с моста?!
Какая глупость! Нет, она не собирается умирать, она будет бороться за себя, за свой успех, за свою жизнь, за свою светскую карьеру. Нет ничего на свете, что было бы для нее сладостней, интересней, приятней, чем жизнь в свете. Чем жизнь.
Она слабо улыбнулась, и человек снял шляпу:
– Простите меня. Мне вдруг на мгновение показалось, что вы…
Леля изумленно всматривалась в его лицо. Да ведь это великий князь Павел Александрович, командир кавалерийской лейб-гвардии! Они не раз виделись в свете, в том числе – у Владимира Александровича. Прошло уже много лет после смерти его жены, греческой принцессы Александры, однако великий князь держался так, словно грусть по ней будет угнетать его вечно. Впрочем, какие-то слухи, что это не тоска, а раскаяние, что не жену он любил, а…
Дальше слухи становились вовсе уж скандальными, и, как ни любила Леля сплетни, она им не слишком верила. Влюбиться в жену своего брата до такой степени, что об этом узнала
– Госпожа Пистолькорс? – изумленно проговорил в эту минуту великий князь. – Я вас не узнал сразу, простите великодушно.
– Это я прошу прощения, ваше императорское высочество, – начала было Леля, но Павел Александрович махнул рукой:
– Ради бога, оставьте. Я инкогнито, как видите.
Да, он был в штатском, именно поэтому Леля его узнала не сразу. Куда же он направляется – вот так, инкогнито? Не на тайное ли свидание? Нет, кажется, никуда не спешит… прислонился к перилам моста, с любопытством разглядывая Лелю.
– Когда-то здесь жила, на этой улице, – сказала Леля. – Вон там, ближе к магазину Гамбса. И мне нравится иногда приезжать сюда.
– Мне тоже нравится эта улица и особенно этот мост, – с улыбкой сказал Павел Александрович. – Один раз у меня было здесь весьма забавное приключение. Давно, лет десять тому назад!
– В самом деле? – усмехнулась Леля. – У меня тоже. И тоже давно.
И вдруг озноб прошел по ее плечам…
Павел Александрович тоже вздрогнул. Склонился к ней, внимательно всмотрелся в лицо.
– Боже мой, – тихо сказала Леля. – Так это были вы?!Самым чудесным существом для Маши (посторонние обычно называли ее великая княжна Мария Павловна) был ее отец. Матери она совсем не помнила. В доме было много ее портретов, а под одним из них под стеклянным колпаком лежал прекрасный аметистовый гарнитур: серьги, колье, перстень. Кто-то – может быть, камердинер отца Волков, может быть, няня Фрай, а то кто-нибудь еще – сказал Маше, что этот гарнитур отец подарил ее покойной матери, когда она родила ему дочь, то есть именно ее, Машу. И когда-нибудь эта фамильная драгоценность будет принадлежать ей.
Но даже думать об этом казалось Маше кощунством. Это было все равно что снять со стены матушкины портреты!
Память о ней хранилась неприкосновенной, как обстановка ее комнат. В них никто не входил. Когда Маша была совсем маленькая, она иногда подходила к дверям и прижималась к ним щекой. Тогда ей казалось, что там живет некий добрый призрак – нет, не призрак матери, а ее любовь, любовь к дочери. Те дни, когда у нее возникало это ощущение, были для нее счастливыми.
Она думала, так будет всегда, но вот однажды в доме наступили перемены.
– Ты уже слишком большая для того, чтобы жить в детской, – сказал отец. – Ты уже вполне можешь зваться барышней. Теперь ты займешь комнаты твоей матери.
Маша смотрела на отца недоумевающе. Раньше он вообще избегал упоминать о матери. А теперь говорит о ней с улыбкой… Теперь велел отпереть ее комнаты, проветрить их… А как же призрак ее любви?
Маше было и страшно войти в те покои, и очень хотелось этого. Наконец она решилась. Это оказались две просторные комнаты, разделенные большой гардеробной. Теперь это ее комнаты. Брат Дмитрий остался пока на третьем этаже, в их прежней детской.
Впрочем, он не огорчался.
– Здесь невкусно пахнет, – сказал Дмитрий однажды, наморщив нос.
– В самом деле, – сказала мадемуазель Элен, воспитательница Маши. – Пахнет плесенью!
Она доложила об этом отцу Маши, и тот приказал разобрать вещи покойной великой княгини.
Горничная Таня под присмотром мадемуазель Элен открыла стенные шкафы и огромные сундуки с поржавевшими замками, и плесенью запахло еще сильней. В глубине шкафов висели на брусьях заброшенные наряды, уже давно вышедшие из моды, стояли ряды маленьких туфелек. Их атлас поблек и потрескался. Из ящиков комодов извлекли шелка разных расцветок, перчатки, дюжинами лежавшие в коробках, обвязанных белыми атласными лентами, кружева, цветы, перья, носовые платки и саше, еще сохранившие свой запах. Здесь были солидные запасы всего – шпилек, мыла, духов, одеколонов.
Мадемуазель Элен с помощью Тани сортировала вещи, раскладывала, вела опись. Груды одежды лежали на полу. Разбор длился несколько дней. Между уроками Маша приходила посмотреть, как идут дела. Ей было так грустно, что иногда хотелось плакать. Как хороши, должно быть, были эти старые вещи, когда их носила мама – молодая, прекрасно одетая, красивая и счастливая. Но была ли она действительно счастлива? Сожалела ли она, умирая, о том, что оставляет этот мир? Маше казалось, что мать жила давным-давно, хотя прошло всего семь лет, как ее не стало.
Одежду из шелка, которую еще можно было использовать, аккуратно откладывали в сторону. Платья из простых тканей были отданы неимущим, кружева и белье оставлены для Маши, а поношенное сожгли. Комнаты вымыли, проветрили, заполнили шкафы свежими саше.
Маша окончательно переселилась сюда, но ей было тоскливо без Дмитрия. И вообще ее не оставляло ощущение каких-то необратимых перемен, которые должны свершиться в жизни.
И вскоре она поняла, что была права.
Как-то раз Маша и Дмитрий заметили на письменном столе отца новую фотографию в маленькой позолоченной рамке. Это был портрет красивого маленького мальчика с длинными локонами.
– Кто это? – тут же спросила Маша, но отец ничего не ответил и заговорил о чем-то другом.
Вскоре после этого, спустившись на первый этаж пить чай, дети, не постучавшись, открыли дверь кабинета отца. Он сидел в кресле, а напротив него к двери спиной стояла женщина. Когда дети вошли, она обернулась, и лицо ее показалось Маше с Дмитрием знакомым. Они не знали, кто это, но вспомнили, что однажды уже видели ее. Это было летом в Царском Селе, когда Маша и Дмитрий катались на лодке по озеру с отцом. Эта женщина шла по берегу, одетая в белую юбку и красный жакет с золотыми пуговицами. Она была очень красивая, улыбалась и приветливо помахала рукой, но дети не ответили, хотя отец махнул ей в ответ.
Мгновение дети смотрели на гостью испуганно, а потом захлопнули дверь и бросились бежать со всех ног, хотя отец звал их, просил вернуться. В прихожей лакей держал соболью шубку, там пахло незнакомыми духами.
Это их напугало, насторожило.
Кто такая эта женщина, как она могла войти в святилище – в кабинет отца?
Но скоро брат и сестра забыли об этом – отец был с ними постоянно нежен, казалось, что теперь он стремится отдавать им как можно больше времени.
Этим летом Маша и Дмитрий не поехали в Ильинское: они жили в Царском Селе. Отец командовал кавалерийской дивизией, расквартированной в Красном Селе. Детей часто возили туда повидаться с ним – лагерь, вся обстановка военной жизни необычайно привлекали их. Ездили в экипаже, запряженном четверкой лошадей.