Еще вчера была война
Шрифт:
На площади у военкомата было много пьяных. Женщины плакали. Папа обнял маму, потом подкинул Нюрку вверх, поцеловал и побежал в строй.
Домой он пришел только в сорок шестом, под осень уже. И потом почти ничего не рассказывал про войну. Почти ничего…
Лето в тот год было жаркое. Днем мама с Нюркой занимались разными огородными делами.
От папы пришло одно письмо, свернутое треугольничком. С синим штампом сбоку. А потом писем не стало. Мама плакала ночью, а днем работала, потому что надо было много продуктов на зиму заготовить, чтобы всю семью кормить. С рабочей карточкой остался один дядя Толя. Он вставал рано утром
Одна, получается, Нюрка оставалась с мамой. Поэтому ей было скучно и трудно. Бабушка просто сидела на кухне или на солнышке, выставив стул, а мама все время что-то копала, окучивала, подвязывала, поливала.
И тогда Аня придумала себе друга. Вернее, он сам как-то так вдруг придумался. Когда она забилась за курятник, обиженная на весь свет и даже на маму, которая не отпускала играть на улицу, он сам взял и придумался. Как будто есть такой мальчишка, почти как старший брат. Не как Коля, а помладше, чтобы с ним можно было играть, и чтобы он все же был чуть старше. Старший брат — это такое… Когда он есть — это здорово.
Коли же сейчас не было дома. Он целыми днями работал. Потому что папа ушел на фронт, а семью надо кормить. Вот и придумался друг. Почти как брат, такой близкий и очень умный.
— И его звали Димкой, как меня?
— А ты это откуда знаешь? А-а-а… Я ж рассказывала уже не раз. Выучил, небось, все бабкины слова?
— И ничего я не выучивал. Не хватало еще мне такое учить. Ты вспоминай, вспоминай. Мне потом сочинение писать.
— Я вспоминаю. А Димка мне помог тогда. Очень помог. С ним я была не одна. В одиночку на войне выжить нельзя.
Теперь таскать лейку было не так тяжело. Казалось, что они вдвоем с новым другом тащат и на ходу еще переговариваются тихонько.
— Чего ты там бормочешь? — спрашивала мама. — Ругаешься, что ли?
Она всегда и все замечала.
— Не ругаюсь. Книжки повторяю.
— Это хорошо. Это правильно. Учиться надо, чтобы не быть неучеными, как родители.
У мамы было всего четыре класса. Она даже писала с ошибками, как первоклассник. А Нюрка уже сама в четвертом классе числилась.
Осенью в их школу въехал военный госпиталь. Поэтому учились в старом здании начальной школы, где было тесно и холодно, потому что как-то сразу не стало угля для отопления. К зиме детей даже стали отпускать раньше домой или просто распускать, как на каникулы.
Сообщили о победе под Москвой. Все радовались. Но писем от папы так и не было.
За селом на пустыре стали учить красноармейцев. Тут был большой пункт сбора, и перед отъездом на фронт они маршировали, кидали учебные гранаты и ходили в атаку, примкнув к винтовкам штыки. Коля говорил, что они в полной боевой амуниции и с грузом. Им было тяжело, и они лишний груз выкидывали. Противогазы выкидывали, даже сухой паек, потому что жили в домах, на квартирах, и их тут кормили неплохо. Коля бегал туда и подбирал, что выкинули. Сухая гороховая каша в брикетах была вкусная, ее даже просто так можно было грызть. Солененькая.
Когда начались морозы, много красноармейцев поморозились, потому что они были в летних ботинках и обмотках, а на головах буденовки. Говорили, что это — вредительство.
Вечером они сидели на кухне, те, кого к ним поселили, и ели свою солдатскую кашу с салом и тушенкой. Нюрке нравилась такая каша. Она могла потом еще долго отскребать остатки из большого котла.
Возле Разгуляевки сошел с рельсов и загорелся состав с военным имуществом. Говорили, что это тоже сделали вредители. Или даже диверсанты. Потом ходили всей семьей, оставив дома только бабушку, вырубали изо льда недогоревшие обмотки и подшлемники. Потом все женщины и Нюрка с ними распускали принесенное на нитки, а бабушка вязала теплые чулки, носки и варежки.
Этой зимой из военкомата пришло официальное известие, что папа пропал без вести. Мама опять плакала.
А Нюрке было не так скучно — у нее был свой друг. Димка появлялся, как только ей было страшно или скучно, и они тогда долго разговаривали. Он не смеялся над ее страхами. И даже над ее самодельными куклами не смеялся. Можно было сесть с ним в уголке и потихоньку шептаться, играясь.
Начиная с весны всех, кто был здоров и молод, всех старших школьников и всех женщин стали гонять в степь на рытье противотанковых рвов. Мама тоже там была два раза. Дедушку и бабушку не гоняли. И дядя Толя не ходил на рвы — он теперь домой приходил только в воскресенье, а всю неделю работал на заводе, там и спал в общежитии. Они делали танки.
Как только потеплело, все стали копать во дворах убежища. Красноармейцы, которые ночевали у них перед отправкой дальше на фронт, рассказывали, что в погребе прятаться нельзя. Там можно задохнуться, если бомба разрушит дом. И тогда дедушка и Коля, а по воскресеньям и дядя Толя выкопали большое убежище на огороде. Мама сначала очень жалела место, потому что можно было посадить там разные овощи. Но красноармейцы сказали, чтобы не жалела. Будет ли урожай на той земле — еще неизвестно. А жизнь надо беречь.
А потом начались бомбежки.
— Ба! А бомбежки — страшно? Как в кино?
— Никакое кино не передаст этого страха, внучек. Это так страшно, что ничего страшнее просто не знаю. Вот представь, что откуда-то сверху летят бомбы. И ты не можешь уклониться или угадать, в какую сторону бежать. Попадет? Не попадет? Лежишь и только молишься. Мы тогда все молились. Все до одного. И молитвы писали на бумажках, сворачивали, вешали на грудь в кисетах специальных. Привязывали к крестикам, у кого они были.
— Разве бумажка спасает от бомбы?
— Вот, в меня же не попали. И во всю нашу семью…
Казалось, гудело все небо. Большие тяжелые самолеты шли волнами в окружении быстрых истребителей. Шли низко, ничего не боясь. Первые бомбы посыпались на Городище.
Нюрка была в доме, когда все вокруг задрожало и затряслось, а потом вдруг стало тихо, а окна бесшумно посыпались мелким стеклом внутрь. Она так испугалась, что залезла под кровать. И когда снесло крышу, а буфет со всей посудой рухнул на пол, ее не задело.