Еще жива
Шрифт:
Память выбирает этот момент, чтобы сделать следующий шаг, как будто она ждала этого всю предыдущую жизнь. Урок физики в девятом классе. Из заднего ряда раздается голос Дерека Кина: «Если вы чувствуете, что кто-то пукнул, это значит, что вы вдохнули молекулы дерьма пукающего».
В наказание Дерека оставили после уроков, но самое интересное то, что в ответ он получил брюзжащее «формально вы правы, мистер Кин» от учителя, который редко когда был доволен. Мистер Крейн. Интересно, он умер от «коня белого»? Наверняка нет. Он и тогда уже был словно
Я не хочу, чтобы Лиза сгорела. Ни сейчас, ни в будущем. Я не хочу вдохнуть ее молекулы в свои легкие, где они, впитавшись, превратятся в меня.
Хруст от ботинок, ступающих по траве, отвлекает меня от зловещих фантазий. Первым появляется солдат.
— Мы принесли еду, — заявляет он.
Широкая улыбка меняет его внешность. Этот человек горд тем, что является добытчиком. Он хорошо обученный защитник, хотя победные огоньки в его глазах скорее свидетельствуют о том, что это не столько результат обучения, сколько его природное свойство. За это я просто обязана поблагодарить солдата на его родном языке.
— Grazie! [22]
Он смеется, обнимает меня, хлопает по спине.
— Хорошо, хорошо.
Швейцарец, окруженный золотистой аурой, держит на плечах убитую козу как библейский символ зла. Голова животного свисает под неестественным углом, на его горле вторым ртом разверзлась дыра. Когда он сваливает добычу у костра, я вижу, где пули пробили ее шкуру.
— Вы же ее застрелили. Зачем нужно было резать ей горло? — спрашиваю я.
22
Grazie — спасибо ( итал.).
— А как, по-твоему, без этого стечет кровь? Приготовь ее.
Лиза подскакивает и на неверных ногах вываливается из освещенного круга. Звуки ее рвоты заглушают писк насекомых.
— У меня нет иного опыта приготовления мяса, кроме как из аккуратно упакованных кусков, купленных в супермаркете, — говорю я. — Но это не значит, что я не хочу учиться.
Из рюкзака я вытаскиваю остро отточенный разделочный нож. Мои руки трясутся.
Солдат берет у швейцарца веревку.
— Я помогу.
Хотя здесь достаточно света, глаза швейцарца остаются жесткими и темными. Он опускается у костра.
— Это работа для женщин.
Мы делаем то, что должны делать.Это слова президента перед тем, как анархия выдавила правительство из цитадели власти. Мы делаем то, что должны делать.Я это сделала. Я делаю это. Иначе я просто свалюсь в то, что осталось от моей жизни, где постепенно увяну и превращусь в пыль.
Мы делаем то, что должны делать.Эти слова не приносят мне утешения, пока я обдираю шкуру с козы, как с окровавленного банана. Кишки вываливаются
Рядом вырастает фигура солдата.
— Дай-ка мне.
Он протягивает руку, и я отдаю ему нож.
— Куда вы направляетесь?
— В Бриндизи.
— А… К кораблям, да?
— Да.
Проворно мелькающее лезвие говорит о том, что нож оказался в знающих свое дело руках.
— Вам уже приходилось этим заниматься?
— Да, в моей семье. У нас была ферма с…
Он останавливается и вдавливает пальцем свой нос.
— Свиньями?
— И куры. Я был еще совсем мальчик, когда научился разделывать мясо. Мой отец учил меня.
— Вы знаете, живы ли ваши родные?
— Они умерли. Сестра… может быть. Она живет с семьей в Риме. А ваши?
— Умерли.
Его глаза светятся сочувствием.
— Но мы здесь, правда?
— Пока да.
— Вы не должны терять надежду.
— Иногда это трудно.
— Да, трудно. Может, труднее, чем людям когда-нибудь приходилось. Но мы здесь.
Он поднимает две козьи ноги.
— И сегодня у нас есть еда.
Вскоре мы достигаем такой сытости, какую никто из нас не испытывал уже многие недели. Козлятина жесткая, жилистая, пережаренная, но мне плевать. Глотая кусок за куском, я представляю себя в хорошем ресторане, поглощающей бифштекс, в то время как официант вьется рядом с бутылкой вина, готовый снова наполнить мой бокал.
Солдат впивается зубами в свою долю, отрывая от нее волокнистые куски.
— Прошу прощения, — говорит он, замечая, что я за ним наблюдаю.
Я перестаю жевать, чтобы ответить:
— Не нужно извиняться. Так приятно наслаждаться едой в компании друзей.
Он поднимает свою солдатскую флягу и пьет из нее за меня.
Друзья. Можно ли считать этих людей друзьями? Лиза с каждым днем отдаляется все больше, а швейцарец не способен на что-либо более душевное, чем недовольное рычание. Только солдат, случайно примкнувший к нам, вызывает у меня желание довериться. И сейчас каждый из них в пределах характерной для него роли. Швейцарец вгрызается в свой кусок мяса, озираясь на других, как будто кто-то из нас может отнять у него его порцию. Рядом с ним Лиза отрезает кукольного размера кусочки моим ножом для резки овощей. Ее волосы спутанным жирным водопадом свешиваются на лицо, скрывая, как она жует и глотает.
Вскоре мой живот наполняется едой до предела, и я ощущаю знакомое теперь мне дрожание. Воткнув нож в очередной кусок мяса, солдат улыбается, протягивая его мне.
— Ешь, ешь.
— Уже не могу. Слишком много еды.
— Ты очень худая, — смеясь, говорит он.
Я тоже смеюсь, потому что мы все тощие и нам понадобится много больше, чем одна эта трапеза, чтобы вновь нарастить на себе достаточно плоти.
— Ты очень скоро станешь толстой, — внезапно произносит швейцарец, — если монстр внутри тебя не умрет.