Есенин
Шрифт:
Двенадцатого апреля вышел 24-й номер журнала «Задушевное слово» с есенинской «Черёмухой».
Есенин ликовал.
Вскоре Мурашёв принёс только что вышедший второй номер журнала «Парус» со стихами «О дитя, я долго плакал над судьбой твоей...».
На другой день Есенин вручил Сергею Митрофановичу четвёртый номер «Нового журнала для всех» со своими стихами «Кручина», посвящёнными Сергею Городецкому.
Городецкий был растроган и впервые назвал Есенина Серёженькой. С этого дня они перешли на «ты».
Городецкий не без восхищения говорил о Николае Клюеве [41] , поэте, словно бы жившем
Вечером, положив перед собой записную книжку, Есенин долго писал своё первое письмо Николаю Клюеву. Он знал его только по стихам и никогда не встречался с ним. «Стихи у меня в Питере прошли успешно, — сообщал он Клюеву. — Из 60 приняли 51. Взяли «Северные записки», «Русская мысль», «Ежемесячный журнал» и др. Осенью Городецкий выпускает мою книгу «Радуница».
41
Клюев Николай Алексеевич (1884—1937) — русский поэт и прозаик. Их личное знакомство с Есениным произошло в октябре 1915 г. (до этого они состояли в переписке). Клюев сразу оценил самобытность поэтического таланта Есенина и взял на себя роль его литературного и духовного наставника, влияние его распространялось также и на житейскую сферу. В течение 1915—1916 гг. поэты выступали под единым «крестьянским знаменем», печатались в одних и тех же изданиях, вместе выступали в салонах и на вечерах. Отношения обострились в середине 1917 г. по идейным и личным причинам. Н. А. Клюев был репрессирован и расстрелян в Томской тюрьме в 1937 г.
Окончив письмо, он пошёл к Городецкому.
Городецкий строго взглянул на улыбающегося простодушной улыбкой Есенина и отрывисто бросил:
— Садись!
Есенин сел на диван, не понимая, почему и выражение лица Сергея Митрофановича, и его интонация так непривычно строги.
Городецкий разглядывал Есенина изучающе, словно видел его впервые.
Есенину стало не по себе, улыбка его погасла, и он внутренне насторожился, решая дать отпор любому поучению или замечанию Сергея Митрофановича. Что с ним? И брови хмурит, и весь какой-то взъерошенный — вот-вот ошарашит неприятной, а может быть, несущей беду новостью.
— Вот что, Сергей, — заговорил наконец Городецкий. — Я из-за тебя, из любви к тебе сделался кем-то вроде соглядатая, проще сказать, шпиона. Пользуясь приятельством с одним неизвестным тебе человеком, я принудил его показать мне пока что секретное неотправленное письмо, черновик письма.
— Какого ещё письма? — удивился Есенин. — К кому и от кого письма?
Городецкий скривил губы, не обращал внимания на недоумённые вопросы и продолжал каяться и осуждать себя:
— Добро бы только прочёл, узнал, в чём дело, но бес меня попутал, и я снял копию с этого письма, а это уже, кажется, что-то вроде похищения документа.
— Ничего не понимаю! — признался Есенин. — Говори, ради Бога, так, чтобы я смог понять. Первый раз вижу тебя в роли кающейся Магдалины.
Городецкий тяжело вздохнул:
— Сказавший «а», должен сказать и «б». Слушай, но только дай мне честное слово, что это останется глубоко между нами.
— Даю честное слово, что об услышанном от тебя буду молчать.
Городецкий вынул из бокового кармана смятую бумажку и отрывисто сказал:
— Это точная копия письма, заготовленного тебе. Понимаешь? Тебе, в сущности говоря, ещё мальчику, деревенскому пареньку. Лелю из русской сказки. Письмо вот-вот будет подписано владельцем крупнейшего издательства «Прометей» Михайловым и послано тебе.
— Что же ты, тёзка, портишь себе кровь?
— Так я же украдкой скопировал чужое письмо. Это всё равно что подслушать чей-то тайный разговор или подсмотреть что-то в замочную скважину.
— А что в письме-то? — живо заинтересовался Есенин. — Если уж снял копию, то читай. Грех беру на себя.
Городецкий как-то сразу успокоился и, разгладив помятую бумажку, медленно и раздельно, словно смакуя каждое слово, прочёл:
— «Милостивый государь, Сергей Александрович! Не будете ли Вы любезны дать нам оттиски Ваших произведений или в крайнем случае указать, где они печатались. Хотелось бы для дальнейших сборников иметь Ваши вещи, а может быть, нужно было бы издать отдельной (целой) книгой».
Есенин слушал эти лестные слова, и лицо его розовело, в глазах запрыгали бесенята:
— Превосходно, Серёженька, родной дядя мой на Парнасе! Радоваться надо, а ты хмуришься. А на то, что ты скопировал чужое письмо, плюнь! Всё равно я бы тебе первому его показал, если б получил.
Давай-ка лучше обдумаем, что я могу предложить «Прометею»? Сборник «Радуница» у тебя. «Рязанские побаски, канавушки и страдания» твёрдо обещаны тебе.
— О них забудь! — ревниво прервал его Городецкий. — Я их уже сосватал в издательство «Краса».
— Ты знаешь, что я работаю, как вол, и всё же нового сборника мне не собрать, если даже военный цензор не зарежет моих «Галок», как это сделано в Москве.
— В этих случаях умненькие авторы делают так. Предложение издательства принимают и выговаривают себе срок для предоставления рукописи. Ну а свою библиографию можешь им дать. Это ведь не секрет.
Городецкий оборвал сам себя, вскочил и крупно зашагал по комнате.
— Но ты понимаешь, что происходит? Вчера тебя никто в Питере не знал, а сегодня за тобой гоняется сам Михайлов из «Прометея». Это же, чёрт меня задери, беспрецедентно!
Есенин смутился и тихо, вполголоса признался:
— А знаешь, Серёженька, какая как-то строфа у меня написалась сама собой?
Городецкий остановился, широко расставил длинные ноги:
— Ну?
Есенин также вполголоса сказал:
— Это обращение к моей матери.
И прочёл:
Разбуди меня завтра рано, Засвети в нашей горнице свет, Говорят, что я скоро стану Знаменитый русский поэт.Городецкий подтвердил:
— Будешь, Серёженька. В этом я не сомневаюсь... И брось ты шляться по литературным салонам, по гостиным меценатов. Да и все эти шёлковые рубашечки и поддёвочки выбрось к чёртовой прабабушке. Не пристало тебе, талантливому русскому поэту, маскарадиться. В июльской книжке «Северных записок» твоя «Русь» полностью появится. Это же событие в нашей поэзии. А ты... Эх, бить тебя некому! Блок и Горький следят за твоими стихами, ценят тебя и, поверь мне, огорчаются, когда ты играешь роль пейзанского пастушка. И перед кем? Перед Мережковскими и Гиппиусами. Это же редакционные чистоплюи, словоблуды. Можешь радоваться, завтра, двадцать второго апреля, выходит очередной номер журнала «Голос жизни». Там идут твои стихи «Гусляр», «Богомолки», «Рыбак». Но главное, там идёт статья Романа Аренского «Земля и камень». О тебе статья. Знаешь, кто пишет под псевдонимом Аренского?