Эшби
Шрифт:
Эдвард чувствовал все это. Он был одержим Богом. Передо мной сидел святой.
В мир, впивая тени ночи, робко вошла заря. Слуги, обнявшись у окна, дрожа, кутали нагие плечи в шторы и драпировки. Граф Ангус сидел неподвижно, он не ощущал обезоруживающей рассветной свежести, которая делает из сурового мужчины мальчика, лишает его голоса и зрения. Я видел, как он обнял Эдварда. Отныне я не мог произнести ни слова. Дух сошел на эти потные лица, на эти плечи, волнующиеся в молочном блеске окон, как расплавленное золото.
Внезапный крик раненого зверя;
Эдвард умер тем же вечером. Весь день Ангус провел, запершись с ним в его комнате. Я слышал, как он плачет, катается по постели, говорит с умирающим, оскорбляет и покрывает его поцелуями. «Плюнь мне в лицо! — кричал он. — Говори, прокляни, оскорби меня, осуди меня, не смей меня благословлять. Хоть теперь стань дьяволом!» Потом, стеная, он умолял принести ему воды. Лакеи заперли меня в соседней комнате.
К вечеру меня освободили. Ангус ходил по террасе. Один из лакеев подошел к нему и сказал, что к замку движется толпа крестьян. «Принесите мне бинокль», — приказал граф. Лакея звали Брэмар, он был другом Ангуса. Он вскоре вернулся, протирая линзы синей тряпкой. Другие слуги молчали, укрывшись в тени. Некоторые из них, возбужденные опасностью, обнимались. Граф Ангус, поднеся бинокль к глазам, увидел крестьян, подходящих к ограде парка, но не сказал слугам ни слова. Можно было подумать, что он хочет вплоть до развяжи наслаждаться их беспечностью и развратом. Он уселся на каменную скамью; я заметил, что его глаза красны, но губы не дрожат. Через несколько минут я услышал шум толпы.
— Слышите, как шумит море? — спросил Ангус, повернувшись к слугам.
Но те словно застыли на месте. Прошло еще несколько мгновений ожидания, и молодой Брэмар вскрикнул:
— Впереди идет мой отец, у него ружье!
— Пошли со мной, — сказал Ангус, — мы поговорим с ними.
Они спустились по лестнице.
— Он пришел убить меня, — все время повторял Брэмар, и его голос, по мере удаления от нас, звучал все тише.
Раздался выстрел. Ангус закричал:
— Берегись, он целит в тебя! — и закрыл юношу своим телом.
Увидев, как граф падает к его ногам, Брэмар убежал в кусты. По толпе пробежал гул. Раздался детский крик:
— Они убили графа Эшби!
Толпа отхлынула. Я спустился к телу.
— Мы просто пришли потребовать у него отчета, — промычал стрелявший мужчина.
— Идите прочь, — крикнул я, — и молите Бога!
Я поднял его на руки; он был еще жив. Мы положили его в галерее Аполлона на скамью, покрытую синим королевским бархатом. Я оставил его на несколько минут на попечение слуг, чтобы позвонить доктору и Лауре Пистилл. Когда я вернулся, на скамье его не было; в окно я увидел Брэмара, уносящего его на своих плечах к машине. Мы искали его всю ночь. Под утро я вернулся в замок. Когда я проходил мимо комнаты покойного Эдварда, мне навстречу из нее выпорхнула девушка. Ее юбка была смята, она улыбалась.
— Что ты там делала? — спросил я ее.
— Меня зовут Кармилла. Однажды ночью Эдвард отказал мне. Как нежна его кожа! Он не отталкивал меня и не дрожал!
Я закрыл лицо ладонями. Она заметила, что от ужаса я потерял контроль над собой, и положила ладони мне на бедра.
— Убирайся, — закричал я, — твой хозяин спасен!
Она, смеясь, побежала к лестнице.
Ночь еще омывала стены. Как безумный, я бродил по замку, открывая одну дверь, закрывая другую, я ложился, вставал, прикладывался к привезенной Друзиллой из Мексики бутылке крепкого ликера. Утром мне показалось, что я очнулся от кошмарного сна. Я плакал, друг мой. Люди графа медленно пересекали парадный двор, окружив лакея, нашедшего Ангуса; тот нес его на руках, его плечи были мокрыми от росы.
Вот, дорогой друг, и весь рассказ о смерти лорда Эшби. После греховной жизни он умер, как герой. После последнего преступления он, по рассеянности, искупил свою вину. Распятый страстями, он умер, утешенный ими. Страсти — ностальгия по раю.
Уже несколько дней я живу у леди Пистилл, мы часто говорим о вас. Леди Пистилл занята своими внуками. Из кладовых достали самокаты, вокруг фонтанов построили ограды. Лежа на зеленой кушетке, я с огромным удовольствием перечитываю Вальтера Скотта, а хозяйкины спаниели лижут мне ладони и щеки.
Лето в разгаре. Повернемся лицом к солнцу. Забудем Эшби, забудем Ангуса и Друзиллу. Наконец разжав объятия, они спят под высокой травой, питая собой эту землю, которой не хотели служить во время своей ужасной жизни. Мы не можем любить их, не став их сообщниками. Мы любим проклятых.
Видят ли они теперь друг друга, страдают ли они? Они достойны жалости. Достойны жалости и мы, ибо созданы по образу и подобию Божию.
Париж, Сен-Жан де Бурне, 1963
ИНТЕРВЬЮ С ПЬЕРОМ ГИЙОТА
Маруся Климова: Пьер, должна признаться, я даже несколько удивлена обилием посвященных вам публикаций, которые сейчас можно обнаружить практически во всех ведущих парижских изданиях. Все-таки ажиотаж вокруг вашего появления в литературе в шестидесятые годы кажется мне более понятным, поскольку, помимо прочих сопутствующих обстоятельств, связанных со скандалом и цензурными запретами, ваши книги, на мой взгляд, оказались тогда еще и чем-то созвучны популярным лингвистическим и философским концепциям творцов так называемого «нового романа», которые объявили себя противниками традиционных литературных жанров и занимательности. Большинство этих теорий сейчас уже очень трудно вспомнить, а ваши книги активно издаются и переиздаются…