Эскадрильи летят за горизонт
Шрифт:
Израненный бомбардировщик низко летел на восток над той же дорогой, по которой отходил противник. И это зрелище приносило чувство огромного удовлетворения...
Снег вскоре посыпал гуще и мгновенно скрыл горизонт, поля, дороги, движущиеся машины. В темной кабине фосфорическим светом мерцали приборы, показывая, что самолет пока летит правильно, что левый мотор тянет исправно, сохраняя высоту. И все же наш СБ стал неустойчивым. Порывистый ветер раскачивал его. Руки и ноги немеют от напряжения и усилий, сопротивляясь давлению рулей. Беспрерывно [47] движущиеся стрелки приборов двоятся в моих усталых глазах, создавая искаженное представление о полете. Приходится напрягать всю силу воли, все внимание. Кажется, полет длится бесконечно долго.
— Скоро аэродром?
— Осталось минут пять-шесть, — отвечает штурман.
— Связь с землей есть?
— Нет, командир. Наверное, оборвалась антенна.
После паузы снова голос штурмана:
— Впереди два желтых пятна. Это свет посадочных прожекторов.
До земли пятьдесят метров. Плавно сбавляя обороты мотора, снижаюсь чуть ли не ощупью. Всматриваюсь в приближающуюся расплывчатую полосу света. Легкими движениями штурвала поддерживаю машину и едва ощущаю, как она сначала чиркает колесами по снегу, а затем бежит уже по земле, покачиваясь на снежных переметах.
Промелькнул как призрак и остался где-то позади свет прожектора. Самолет устойчиво катится, постепенно замедляя бег.
Пусть теперь за окнами кабин злится и воет ветер. Боевой полет закончен. Задание выполнено. Я с облегчением выключаю мотор, который все же дотянул нас до аэродрома, и мысленно говорю сам себе: «Вот мы и дома...»
* * *
Многие наши летчики, начиная с младших и кончая старшими по положению и званию, старались обычно так подобрать экипаж, чтобы заполучить и штурмана, и стрелка-радиста, которые непременно были бы на высоте по всем статьям. Я не делал этого. Я летал с молодыми и немолодыми, с опытными и необстрелянными помощниками. Правда, иногда попадал впросак, но ни разу не пожалел об этом, считая, что ошибаться свойственно каждому, тем более тем, кто хочет совершенствовать свое боевое мастерство.
...Это случилось в конце ноября сорок первого, когда наши войска освободили Ростов и с боями продвигались вперед там, на юге. В то время летчики полка работали с аэродрома подскока в районе станции Раздольная, поддерживая свои наступающие войска. Особенно удачно действовали на запорожском направлении, громя колонны врага и парализуя движение немецких составов по железным дорогам. Мы были довольны своими успехами.
Стремясь сдержать натиск советских войск, гитлеровское командование подтягивало к Таганрогу резервы из [48] Донбасса через станцию Волноваха, а из Запорожья — через станцию Пологи. Мы получили задание в течение ночи бомбить станцию Пологи и приостановить движение эшелонов врага.
Экипажи, занимавшие один из классов местной школы, старательно готовились к вылету, прокладывая маршруты, уточняя время, сигналы, средства привода. Мой штурман Зимогляд заболел, и я помогал другим экипажам готовиться к полету. Из соседней комнаты появляется заместитель командира полка майор Хардин и, сочувственно оглядев меня, сообщает, что полетит на моем самолете, только немного позже, когда выпустит в воздух все экипажи.
Я козырнул и вышел на крыльцо школы. Осмотревшись, увидел молодого штурмана лейтенанта Николаева, которого в отличие от Михаила Яковлевича Николаева мы называли Николаев-второй. Он сидел на скамеечке и безучастно смотрел на заснеженные поля.
— Что загрустил?
— А что прикажете делать, когда не берут на боевое задание? За два месяца сделал всего шесть вылетов.
— Эту несправедливость мы сейчас исправим. К полету готов? — спросил я.
— Готов! — встал тот.
— Отлично! Я пойду к майору Хардину.
Вылетели мы часов в десять вечера. Все экипажи в ту ночь бомбили эшелоны на станции Пологи и по всему участку этой железной дороги до Запорожья. Работала и авиация дальнего действия. Станция Запорожье горела. В воздухе висели светящие авиабомбы, била зенитка, на земле взрывались фугаски.
Возбужденный близкими разрывами снарядов, Николаев пытался поделиться со мной своими впечатлениями.
— А бомбы-то не забыл сбросить? — спросил я в шутку.
— Ой, не знаю, — вскрикнул он и замолчал, очевидно, проверяя, не висят ли бомбы.
Я рассмеялся про себя, так как видел разрывы наших бомб, они легли хорошо.
Мы возвращались домой. Уже увидели прожектор, крутивший лучом воронку.
— До аэродрома еще десять минут, — уверенно произнес штурман.
— Тогда давай, веди. Следи за ориентировкой, — сказал я, краем глаза наблюдая, как исчезает где-то сзади приветливый луч прожектора.
Прошло десять минут — аэродрома нет. [49]
— Товарищ командир, мы пролетели наш аэродром десять минут назад, — робко сознался Николаев.
— Главное — вовремя признать свою ошибку и немедленно исправить ее. Давай обратный курс.
Пролетели обратным курсом десять минут — аэродрома нет и в помине. Немного покружив в поисках прожектора, я указал Николаеву на костры, горевшие в ноле, и предупредил, что сяду возле них, а он сбегает и узнает, где мы находимся.
Включаю фары и спокойно, как днем, сажусь на заснеженную площадку. Там пылали костры. Множество людей расчищали снег, готовя новый аэродром для фронтовой авиации. Я видел, как Николаев подбежал к ближайшей группе и, размахивая руками, стал что-то объяснять. А еще через пару минут рабочие подняли его на руки и подсадили в кабину.
— Наш аэродром совсем рядом. Семь минут полета, — радостно сообщил Николаев.
Самолет, взметая снег, оторвался от земли и исчез в небе. Но посвящение Николаева в настоящие штурманы на этом не закончились. Промелькнуло расчетное время, а аэродром как заколдованный так и не появился.
— Что теперь будем делать, товарищ штурман? — спросил я.
— Не знаю, товарищ командир, — откровенно признался он.
Я и сам начал уже беспокоиться. Внимательно присматриваясь, не покажется ли где луч приводного прожектора, я поколесил немного по небольшому пространству и наконец нашел его. Чтобы не потерять прожектор из виду, круто развернулся в его сторону. Однако при моем приближении прожектор погас.
— Они не хотят нас принимать. Это аэродром У-2, — пояснил штурман.
Я вышел на посадочный курс, включил фары и без помех сел на притаившийся аэродром. Там в полной темноте заправлялись горючим пять-шесть «кукурузников». К своему удивлению и радости, я узнал среди подбежавших летчиков и техников своего товарища по Сталинградской школе военных летчиков Петра Серова. Теперь это был не просто Петька Серов, а комиссар полка прославленных ночных бомбардировщиков У-2. Он пригласил нас поужинать.