Эскимо с Хоккайдо
Шрифт:
Только автоответчик не тронули. Красный огонек нетерпеливо подмигивал. Я пробрался к нему сквозь хаос и нажал кнопку.
— Что с тобой вчера стряслось, чел? — Это Суда. Замученный — то ли утренней разминкой, то ли вчерашней обязательной постконцертной вечеринкой, поди пойми. — Слышь, я готов извиниться, что вышвырнул этого гитарного журналиста. Ты прав, чел. Это не по-нашему. Ты мой телефон не потерял? Нажми 1, и все. Мне надо тебе кое-что…
Би-ип. Отрезало.
Следующая запись началась тихим потрескиванием. Я решил, что это Сара. Она часто звонила и оставляла бессловесные послания. Я вкладывал в них то или иное значение, судя по напряженности и
— Я хочу извиниться, — заговорил женский голос. Я сразу понял: это не Сара.
— Перезвоните мне, пожалуйста, — робко продолжал голос. — Извините, я не хотела… Это очень трудно. Позвоните, пожалуйста. Я много думала. О вас и о духе моего дедушки. Позвоните, пожалуйста.
Автоответчик воспроизвел странное дребезжание — Сэцуко не сразу сумела уложить трубку на базу. Старомодный шум, такой слышался прежде в телефонах со шнурами. Не прошло и десяти минут, как я нашел бумажку из «Привет, киса» возле нунчаков из китового уса. Вот радость: мои чаки тайфун по имени «Санта» не тронул.
Я попытался дозвониться. Один звонок, другой, третий. Идеальный саундтрек для конца ХХ века. Тут я припомнил, что ХХ век уже закончился, повесил трубку и начал паковать вещи. Постарался прибрать комнату, но исправить причиненный ущерб оказалось нелегко. Меня это особо не беспокоило. Американцы, как известно, склонны к беспорядку и нарушению правил, а я считаю своим долгом поддерживать стереотипы. Скоро все отели занесут меня в черный список. Поскорее бы!
Перед уходом я осмотрел напоследок номер. Диски «Святой стрелы» лежали на тумбочке у кровати. Я сам только что их туда вернул. При свете ночника они превратились в красивую абстрактную композицию. В поэтическом настрое я бы сравнил эту композицию с миниатюрным надгробьем, с жалким памятником очередному павшему рок-кумиру.
Но я не чувствовал поэтического настроя. Обычные пластиковые диски в пластиковых коробках, обернутые в пластиковый пакет. И подумать — столько проблем из-за такой ерунды.
Как пообщаешься с рок-звездами и людьми из рок-индустрии, забудешь, что такое музыка. Я уже начал забывать, какое чудо происходит, когда луч касается поверхности диска и внезапно озаряет целый внутренний мир. Забыл, что для подростков определенного возраста, которые еще не вовсе лишились нормальных чувств, даже самая тупая попса открывает вселенную неисповедимых истин, звуковой пейзаж, в котором они находят себе место, наконец-то обретают чувство принадлежности. Я забыл даже, что музыка — это фон самых лучших и самых страшных моментов их жизни, что для некоторых подростков это чуть ли не единственный друг, что музыка гораздо авторитетнее родителей, учителей, наставников, а может быть — но это лишь «может быть», — авторитетнее даже моих статей и советов в «Молодежи Азии».
Но сколько бы я ни напоминал себе об этом, итог жизни Ёси по-прежнему казался мне безжизненной грудой чепухи, затянувшимся анекдотом без ударной реплики. Я оставил побитые диски на тумбочке, выключил свет и покинул номер отеля «Рояль».
Я успел выписаться и попрощаться, и тут заметил в холле Сзцуко. Мебели было достаточно, однако Сэцуко устроилась на полу, притулившись к большой колонне и поджав колени к груди. Серый свитер не вполне подходил к клетчатой юбке. Впрочем, вообще было бы сложно попасть этой юбке в тон. Сегодня девушка не стала укладывать волосы, и они с диким торжеством вырвались на волю, каждая прядь на свой лад праздновала освобождение.
Я подошел и остановился перед Сэцуко, позволив ей насладиться
Глаза ее были обведены темными кругами, слезы размыли борозды в макияже. Трудно угадать, чем была вызвана эта буря — эмоции налетели, сотрясли и исчезли, оставив лишь разводы косметики на заурядном лице. Я постарался улыбнуться самой бодрой улыбкой и заговорить самым что ни на есть бодрым голосом:
— Мрачноватая у вас нынче аура!
— Извините, — прошептала Сэцуко.
Одна из служащих отеля в этот момент прошла мимо, чересчур близко к нам. Я перехватил ее взгляд, и она, потупившись, поспешила прочь исполнять то вымышленное поручение, которое придумала, чтобы получше нас рассмотреть. Хотелось мне предупредить девушку — мол, рановато она превращается в любопытную старуху, — но ведь и любопытные старухи с чего-то начинали.
— Спокойнее, — посоветовал я. — Вы — не первая девушка, удравшая от меня в ресторане.
— Не надо обращаться со мной как с ребенком, — сказала Сэцуко. Без гнева, без вызова. Таким же тоном она могла бы сказать: «Вероятность осадков на сегодня — сорок процентов», или: «Осака — промышленный центр Японии».
— Хорошо, — сказал я. — Но тогда не сидите на полу, как ребенок.
Она убрала с лица прядь волос. Секунду прядь подержалась на новом месте, а потом снова упала на глаза.
— Вы уезжаете насовсем?
— Нет. Временно выписываюсь.
— Не шутите со мной. Пожалуйста.
Она впервые отвела глаза, даже повернула голову, посмотрела в окно, на улицу. Стряхнула невидимую соринку с юбки.
— Пока вы не уехали, — продолжала она, — я должна кое-что сделать. Мы должны кое-что сделать.
У меня засосало под ложечкой.
— Мы должны пойти в одно место. Вместе. Пожалуйста, поймите. Это даст мне… завершенность.
Она произнесла японизированную версию английского слова. Какой-то урод привез новое слово из-за моря и заразил им весь город, вплоть до скромных офисных служащих. Не успеешь оглянуться, все начнут толковать о моральном компасе, эмоциональном осмыслении и черт знает о чем.
— Завершенность? — повторил я.
Она кивнула.
Множество остроумных реплик защелкало у меня в голове, но чего стоил этот шум против печальной одинокой женщины, оплакивавшей своего деда. Глядя на Сэцуко, я пытался представить себе, как она жила со стариком, какую связь он оборвал, оставив внучку. Представить не удалось, но зато я сообразил, что Сэцуко так и не спросила меня о подробностях смерти старика. Это я первым о них заговорил, упомянув Ёси и загадочное «Общество Феникса». Наверное, этим я ее и расстроил. Девушка пыталась вообразить некий трансцендентный момент, когда свет осиял ее деда и его дух спокойно перешел из этого мира в следующий, перетек из одного сосуда в другой, или чему там учит ее вера, а я пустился рассказывать о заретушированной татуировке и о том, как старик задыхался и не мог сам набрать телефонный номер.
— Ладно, — сказал я, — значит, завершенность.
Она поднялась и неуверенно улыбнулась, а потом схватила меня за руку и потащила через холл, прочь из гостиницы. Навстречу завершенности.
Я попросил швейцара подогнать Ольгин «фольксваген», но Сэцуко предпочла взять такси, поскольку мы ехали в такое место, где парковка не предусмотрена. Что это за место, она сказать не хотела. Таксисту тоже не объяснила, давала инструкции по одной — здесь налево, на светофоре направо, теперь вперед. В паузах она молча смотрела в окно.