«Если», 2004 № 10
Шрифт:
Как будто произошла война младших богов и чудовищных титанов, те и другие понесли невосполнимые потери, и новый мир возник на месте их последнего сражения, вырос из их тел. А оставшиеся в живых и сумевшие худо-бедно принять этот новый мир, словно получили последнее отпущение: живите-творите как хотите; время ваше было героическим и пошлым одновременно, вы сумели прожить его красиво, и потомкам есть на что полюбоваться.
Ну а те, кто хочет еще какой-то новой борьбы, кого не успокоил предыдущий Рагнарёк, те вступают в братства новых времен и новых поколений…
Что же сохранилось после «Четвертой волны»?
Ощущение высоты.
У многих осталось от периода середины 70-х — второй половины 80-х
Сейчас — совсем другой коленкор.
Нет, не в том дело, что постсоветская фантастика оскудела талантами, что не рождает она текстов завораживающе сильных. Причина иная. Количество произведений высокого класса, возможно, даже возросло, но процент их относительно всей суммы издаваемой фантастической литературы заметно снизился. Ложка меда в бочке дегтя. Кроме того, в середине 90-х закончилась эпоха, когда талантливо сделанный текст воспринимали как откровение и гадали: Бог ли, бес ли лукавый вложил писателю ЭТИ СЛОВА в душу. Сейчас совсем другое время. Любого уровня литературное произведение в наши дни воспринимается как черные буквы на белой бумаге, и нет за буквами беса, и нет за бумагой Бога.
Вот и осталось поколениям тех, кто ныне исполняет свою миссию, тосковать по чужому прошлому. Ведь было у них, у людей 70-х, какое-то странное, неуловимое сокровище, какой-то огонек, доставшийся по наследству то ли от Прометея, то ли от Герострата. Тогда — был, а сейчас — нет его… Может, оно и хорошо, может, и Господь с ним, с огнем неверным, невесть от кого происходящим…
Но все-таки есть в нынешней ностальгии по судьбе «Четвертой волны» польза и смысл. Вспоминая их, мы и сами чаще желаем прыгнуть выше собственной головы.{1}
МНЕНИЕ
Экспертиза темы
Мы попросили писателей — представителей «Четвертой волны» — вспомнить то время и попытаться ответить на вопрос, ощущали ли они себя единой генерацией.
Отвечаю только за себя. Да, бытует миф, будто мы являли собой нечто монолитное. Может, в Москве и Ленинграде что-то подобное было (хотя ревнивое отношение двух этих «отрядов» друг к другу тоже не секрет), но провинциалы, подобные нам с Чадовичем, болтались, извините, как сопля на палочке. И что бы там ни говорили, входить в литературу друг другу мы не помогали, поскольку о вхождении в нее тогда и речи не было. Хотя, конечно, за творчеством товарищей следили, потому что на семинарах приходилось обсуждать произведения коллег.
Однако, оценивая наш «штурм» с высоты времени, я могу сказать, не лукавя: делов мы понаделали — тут не отнимешь. Действительно, как можно представить современную российскую фантастику без Лукина, Штерна, Столярова, Логинова, Лазарчука, Саломатова, Геворкяна, Покровского да и нас с Чадовичем, грешных!
Для начала следует уточнить понятия «поколение», «генерация». Если в общечеловеческом смысле смена поколений происходит в интервале 20–25 лет, то в смысле культурной парадигмы, моды, вкусов такая смена происходит в промежутке, не превышающем десятилетие. В этом смысле я отношу себя к поколению «семидесятников». Свой первый достаточно профессиональный рассказ (и единственный, созданный в соавторстве с Борисом Зеленским) я написал в 1973 году. Но именно в эти годы началось закручивание гаек в фантастике, и в течение многих лет в отечественной НФ не появилось ни одного нового имени. То есть я отношусь к поколению, которое загнобили, которого просто нет. Возможность печататься появилась лишь в конце 80-х (тот наш рассказ и был напечатан через 15 лет — в 1988-м). Таким образом, по времени первых публикаций
До 1982 года мы понятия не имели о том, существуют ли еще в этой стране люди, пишущие фантастику, кроме тех, кто успел войти в литературу раньше. О КЛФ тоже не слыхали. Варились в собственном соку.
После того, как начались Малеевские семинары, оказалось, что нас таких много, появилась роскошь общения. Однако единым поколением я бы поостерегся нас называть. Вот не было у меня такого чувства. Объединяло нас лишь то, что всех нас давили, всем не давали печататься. И пока наше дело было безнадежным, мы друг за друга держались и друг друга поддерживали. Когда пошли публикации, табачок оказался врозь и каждый стал сам за себя. Это вполне нормально и закономерно — литературу колхозом не делают. А пристрастия, ориентиры и вкусы у каждого были свои. Разумеется, за публикациями своих друзей и знакомых по семинарам и прочим тусовкам следили пристально, ревностно, испытывая белую зависть, но в общем радуясь за них. Первые такие публикации были сенсацией, долго обсуждались, журналы и сборники сохранялись. Сам их факт внушал надежду, что и тебя когда-нибудь напечатают. Потом уже стало привычно и особых эмоций не вызывало.
Что касается влияния творчества этого вымученного поколения на развитие нашей фантастики, то оно, конечно, есть, но какое-то неявное, подспудное. Я не могу назвать ни одной вещи, написанной и опубликованной в 80-х годах, которая стала бы вехой, коренным образом изменила бы литературную ситуацию. Все, что тогда писалось и печаталось, смотрится компромиссом между тем, что хотелось писать, и тем, что дозволялось. А когда пришло понимание, что действительно имеет место быть свобода и можно писать о чем угодно, то настали 90-е годы, и пришло новое поколение. Правда, очень многие из нас довольно спокойно в него влились и нормально работают.
На Малеевских семинарах мы обнаружили, что думаем примерно одинаково. Мы не были диссидентами — просто нормальными людьми, которым вполне достаточно свободы, когда она не идет в ущерб ближнему. Писали о том, что думали, о чем мечтали. Вот и все. Правда, даже такой свободы тогда было маловато. Оттого, наверное, и выбрали фантастику, маскируя возможностями жанра свои социальные мечты. Удавалось же это Стругацким! А они были абсолютными кумирами для нас. Влияние АБС на творчество «малеевцев» колоссально — никого оно не миновало.
Впрочем, маскировка помогала мало. Фантастика в стране считалась идеологически опасным течением. Путь в единственное издательство, публиковавшее фантастику, — «Молодую гвардию» — всем нам был заказан, и мы прекрасно понимали это. Поле для публикаций не превышало огородных шести соток: два центральных периодических сборника, три журнала да единичные издания на периферии. Потому-то каждую публикацию кого-либо из нас мы воспринимали как общую победу. Конечно, завидовали автору! А как не завидовать настоящей удаче!
Творческая зависть — для пишущего дело полезное, помогает держать «творческий кураж». И это вовсе не та зависть, которой следует стыдиться. Напротив, помочь товарищу опубликовать отличный рассказ — это твое личное участие в маленьком движении вперед. Увы, удавалось это крайне редко. Мы в повседневной жизни в основном инженерами служили да научными сотрудниками. Иногда — милиционерами, которые тоже в издательских делах погоды не делали.
И все же мы что-то сотворили для нашей фантастики. Так мне кажется. Российская фантастика сегодня не хуже американской, которая много лет была для нашего читателя едва ли не главным ориентиром жанра. У нас сегодня — Михаил Успенский, Сергей Лукьяненко, Евгений Лукин, Вячеслав Рыбаков и многие другие. И в том, что фантастика в нашей литературе процветает, хочется надеется, есть и наша скромная заслуга.