«Если», 2008 № 04
Шрифт:
— Ладно, на первый раз прощаю. Понял теперь, как против моего хозяина переть?
Куваротов тряс головой, не то соглашаясь, не то просто от страха.
— Боится — значит, уважает, — постановил злыдень. — А что, Пахом, живешь ты богато?
Пахом продолжал трясти головой.
Злыдень сел на край загородки, свесил ноги вниз, пощелкал копытцами и задумчиво сказал как бы самому себе:
— Может, мне к тебе в работники переметнуться? Харч у тебя, всяко дело, получше. Опять же, ты не как
— Что платы потребуешь? — спросил осмелевший Куваротов.
— Ничего. За харчи стараться буду, пока ты меня сам не прогонишь.
— Что значит: «притаскиваю, что он велит»? — подозрительно спросил Пахом Авдеич.
— То и значит, — честно ответствовал злыдень, — молока ему приволок, мальчишку кормить. Курицу жареную с барского стола. Овса семенного две рогожи. Овес, правда, получился с изъянцем, мыши его попортили. С кошельком тоже шкода вышла: бывший хозяин объявился…
— Как это — бывший?! — поднял голос Куваротов.
— А вот так. Хочешь, чтобы мои дела для тебя имели силу, ты и прежние в силе оставь. Так что чужой кошелек верни, не хапай попусту.
Куваротов крякнул, но вытащил кошелек и во злобе кинул его в остатки свиного навоза, невыгребленные из закута.
— Подавись!
— Экая шкода получается, — притворно вздохнул злыдень, — знать, и тебе то же будет. Сказки-то слушал во младенчестве? Ну да теперь делать нечего. Палей, подбери кошелек да приглашай гостя в избу. Ты, Пахом Авдеич, расписку-то с собой взял?
— Какую? — немедленно проникся подозрительностью Куваротов.
— Палееву расписку. Что, мол, должен он тебе чего-то, чего не брал.
— Как это не брал? — возмутился Куваротов.
— Ну, может, чего и брал, но отдавать-то ты велел с лихвой.
— Это не твое дело!
— Как раз мое. Лихва — грех смертный и, значит, по моей части проходит. Но ты не тревожься, я тебя от этого греха ослобоню. Пошли в избу, да перо с чернилами захвати, у тебя в бричке есть, я знаю.
В избе Куваротов достал давнишнюю расписку Палея, перо и медную чернильницу, которые всегда носил с собой.
— Пиши, — продиктовал злыдень. — Я, такой-то, имярек, получил с такого-то долг сполна…
— Погодь, я же еще ничего не получил!
— А ты и не получишь. Ты, главное, пиши, а долг получать вовсе не обязательно.
— Да как же это — необязательно? — возопил Куваротов.
— Экой ты непонятливый, — снисходительно объяснил злыдень. — Я-то вижу, ты мне уже работенку придумал подходящую. Но для этого надо, чтобы прежний хозяин меня отпустил. Верно говорю, Па-леюшка?
— Да я тебя не держу, — неуверенно произнес Палей.
— Вот видишь, без расписки не отпустит.
Пахом Авдеич вздохнул
— …долг сполна, — диктовал злыдень, — и не имею к такому-то никаких претензий, ни денежных, ни вещественных, ни моральных.
— Что за претензии — маральные?
— Тебе этого не понять. Ты знай пиши. Написал? Вот и славно. Распишись и палец на всякий случай в чернила макни да оттисни. Теперь бумагу отдай, и я в твоем полном распоряжении. Как понадоблюсь, ты меня позови: «Злыдня!» — я и прибегу. Только не на людях, это дело интимное.
— Не учи! — оборвал Куваротов, сразу почувствовавший себя хозяином. — Поехали, дома дел много.
Дома Пахом Авдеич выгнал из избы жену и позвал:
— Злыдня, подь сюды!
Была в глубине души опаска, что злыдень обманет. В сказках так обычно и бывало, и на этот случай Куваротов заранее придумал, как пустит по миру разбойника Палея. Прежде всего попа пригласит или схимника построже, беса изгнать, а дальше — дело нехитрое. Однако обошлось без обмана, злыдень явился по первому зову.
— Ну-ка, покажь свое умение! — приказал Куваротов для начала.
— Говоришь, Палейке курицу с барского стола приносил? А мне принеси такое, что баре только в праздник едят!
— Ну, это, как говорится, службишка, такое я в две минуты спроворю.
Вернулся и впрямь через две минуты с большим сотейником на воздетых руках.
— Извольте кушать, Пахом Авдеич.
— Что это? — на всякий случай спросил Куваротов.
— Фрикадели под соусом бешамель, — с видом бывалого мажордома ответствовал злыдень. — Его сиятельство с супругой изволили недокушать.
Пахом вооружился деревянной ложкой, выловил одну фрикаделину, отправил в рот.
— Что-то они кислят…
— Как же иначе? Четвертый день блюдо на леднике стоит, пора бы и закиснуть.
— Чем ты меня накормил, стервец! — взревел Пахом, отплевываясь. — Шкуру спущу и заместо козьей на барабан натяну!
— Па-адумаешь!.. — в тон ответствовал злыдень. — Господская жратва ему не понравилась… Ну, с изъянцем, так я тебя предупреждал.
— Погодь, — сказал Куваротов, перестав плеваться, — а сковорода никак серебряная?
— Верно, — постно согласился злыдень. — Баре завсегда на серебре кушать изволят.
— Черт с тобой, — проворчал Пахом, вываливая прокисшее яство в помойное ведро. — Не еда, так сковорода, но я своего не упущу.
— Барыня хватится сотейника, повара выпороть велит, лакей за воровство на каторгу пойдет.
— А мне что за дело?
— Грех на тебе.
— Ты свои грехи считай, а я свои как-нибудь отмолю.
— Давай отмаливай. Только смотри, как бы лоб не намозолить, молившись.