«Если», 2011 № 06
Шрифт:
— Это все, что вы хотите мне сказать? — спросил Вильямс.
— Что?.. Ах да! Очень интересно. Просто фантастическая история. Вам нужно быть писателем.
Вильямс отхлебнул пива и посмотрел на Кравитца.
— Я знаю, о чем вы сейчас думаете.
К чему Кравитц был совершенно не готов, так это к тому, что его оппонент широко улыбнется. Неужели Вильямс был так уверен в своих козырях?
— Вот как?
— Да. Вы думаете: этот голландец может болтать все, что взбредет ему в голову, в конце концов он ничего не докажет. Пока существует Барьер, его слова — всего лишь сотрясение воздуха.
—
— Вы убеждены, что я пытаюсь заставить вас в чем-то сознаться?
— Нет, что вы? У меня и в мыслях не было, — усмехнулся Кравитц.
Однако новый поворот, который принял разговор, ему не понравился. Вильямс слишком много выпил сегодня, он может не сдержаться и перейти к непарламентским методам ведения дискуссии. Пожалуй, пора заканчивать.
— Я понимаю, вы мне не доверяете, — сказал Вильямс. — Но вы должны знать: мне очень жаль, что так случилось. Никто не мог предположить подобный исход.
— Спасибо за сочувствие.
— В любом случае мы здесь не для того, чтобы создавать вам трудности. Но необходимо наконец понять, что мы с этим, — он указал рукой в окно, имея в виду Барьер, — можем сделать.
— Как вы это себе представляете? Вы работаете восемь лет и не приблизились ни на шаг к решению.
— Вы совершенно правы: физические основы феномена для нас до сих пор остаются загадкой. Но есть еще вопрос: почему? И я думаю, он имеет ответ. Особенно, если мы примем во внимание таинственное исчезновение вашего друга.
— У вас есть что-то конкретное?
— Ясно только, что профессор Комаров не ударился в бега. По нашим данным, 7 января 2013 года ровно в семь часов пятьдесят минут по московскому времени он миновал проходную своего института, и с тех пор его никто не видел.
— Звучит очень интригующе.
— Может быть, — Вильямс усмехнулся. — Во всяком случае, исчезновение Комарова наделало шума в узких кругах. Предпринимались самые разнообразные попытки отыскать его, и удалось выяснить по крайней мере, что Комаров не покидал территорию института.
— И что вы предполагаете?
— Что исчезновение Комарова связано с артефактом. Это реакция артефакта на воздействие, которому его подвергли в Нидерларе. Рефлекторная защита или, что вероятнее, разумные действия.
— Разумные действия? — Кравитц не сдержал усмешки. — Вы полагаете: чужие среди нас?
— Я так не думаю, — возразил Вильямс. — Но не исключаю никакой возможности. Если ученым не удалось найти физического объяснения случившемуся, мы должны предположить, что столкнулись с внеземным разумом.
— Если мы говорим о маленьких зеленых человечках, то простите, доктор Вильямс, для меня это слишком фантастично. Сегодня был длинный день, и я чертовки устал.
Он сказал правду. Кравитц чувствовал себя совершенно разбитым. Возможно, поездка оказалась трудной для него, или он выпил много вина за ужином. В любом случае сейчас ему хотелось просто закрыть глаза и забыть обо всем.
— Прошу нас извинить за то, что отняли у вас время, — сказал Вильямс сухо. — Спокойной ночи, герр профессор.
— Спокойной ночи, господа, — попрощался Кравитц.
Он встал и покинул ресторан.
С замиранием сердца он вошел в комнату. Следов чужого присутствия Кравитц не обнаружил, что, впрочем, ни о чем не говорило. Но портсигар он по возможности носил с собой и сейчас достал его из кармана. Эта вещь принадлежала его деду Джонатану С.Кравитцу, о чем извещала гравировка на внутренней поверхности. Кравитц
«Но ты ведь способна на это, — подумал Кравитц с невольным уважением. — Ты можешь останавливать время, если тебя рассердить. Ты можешь заставить людей исчезнуть. И бог знает, что ты еще можешь…»
Он заметил, что последние слова произнес вслух.
«Да, наверное, мы были не слишком осторожны и не обращались с тобой с должным уважением, но мы не думали, что имеем дело с чем-то большим, чем просто образец инопланетного металла».
Он знал, что подобный разговор абсурден, но уже не мог остановиться.
«Мне очень жаль, что мы тебя потревожили, но мы не хотели причинить тебе боль. Только один знак, сигнал — и мы сразу все прекратили бы».
Он остановился и облизнул губы. Ему вспомнилось кое-что, преследовавшее его на протяжении нескольких лет. Просто дурной сон, но необычный. Сон, как правило, видишь. Кравитц же находился в кромешной тьме, не ощущая границ своего тела, но зато остро чувствуя одиночество и беспомощность. Так ярко, как никогда не ощущал их в реальной жизни. Разве что будучи младенцем, но эти воспоминания милосердно изгладились из памяти. Это было полное, тотальное, абсолютное одиночество. Одиночество без надежды. Кравитц не знал, как долго он оставался в этом состоянии. Возможно, несколько часов, а может, пару секунд. Но в это время он не ощущал собственного тела, не мог думать, где он, что с ним и как он попал в подобную ситуацию. Ощущение затопило его, подобно прибою.
И также мгновенно схлынуло. Кравитц осознал, что стоит у окна, сжимая в руке капсулу. Осторожно он положил ее обратно в портсигар. Странно, но он чувствовал сожаление.
Впервые Кравитц испытал то, что в литературе называли «синдромом Робинзона» два года назад. Это произошло здесь, в отеле, в этой самой комнате. Согласно отчетам UNSCET, этот феномен наблюдался уже в течение четырех лет, иногда сходя на нет, иногда распространяясь как вспышка эпидемии. Его интенсивность ослабевала при удалении от Барьера. Наглядным доказательством служил тот факт, что большинство домов вокруг Барьера опустели. Военных, поддерживавших порядок в Нидерларе, разместили в южном предместье в двух километрах от центра, чтобы уберечь их от нарушений сна и других симптомов невроза. Возможно, дело было во влиянии стасис-поля на психику, но что если речь шла о пресловутых «разумных действиях» Вильямса?