«Если», 2012 № 11
Шрифт:
Сергей еле удержался от того, чтобы не дать эстонцу в зубы, и начал все заново.
— Первым делом произвожу общий осмотр Модуля-11, предназначенного для временного проживания и начальной подготовки вновь прибывшего персонала. Оказываю содействие тем, кто столкнулся с трудностями при надевании аварийно-спасательного скафандра. Затем, согласно боевому расписанию, спешно выдвигаюсь в Центр управления. Проходя через межмодульные туннели, я по приборам проверяю состояние каждого стыковочного узла. Если система неисправна, я вручную привожу взрывное
— Зачем?
Сергей опешил: такой вопрос не входил в план стандартной подготовки.
— Не понял…
— Андреев, в данный момент задавать вопросы, не входящие в технический регламент, — моя прерогатива. Я должен знать, как вы будете действовать в нестандартных ситуациях. Повторяю вопрос: зачем приводить в боевую готовность взрывное устройство расстыковки модуля в случае неисправности автоматики стыковочного узла?
— Затем… затем… — запинаясь, начал Сергей. — В общем, если система автоматики стыковочного узла не реагирует на сигналы главной командной сети, но возникла необходимость аварийного отстрела модуля от станции, расстыковка возможна только в ручном режиме. При этом я должен буду лично произвести подрыв устройства.
— И каковы в этом случае ваши шансы остаться в живых?
В инструкциях об этом не было ни слова. Сергей попытался наскоро произвести необходимый расчет, но сбился и сказал наугад:
— Вероятность выживания составит 50 процентов при условии, если…
— Неверно, Андреев. Если перед тем, как привести в действие взрыватель, вы все-таки пристегнетесь страховочным фалом, ваши шансы выжить составят 86 процентов. Если этого не сделать, вы труп. И точка. Вас высосет в открытый космос; и в атмосферу Юпитера вы войдете приблизительно через 8 часов 15 минут — с небольшой поправкой в ту или другую сторону в зависимости от вектора движения. Впрочем, это не столь важно, потому что радиация убьет вас намного раньше.
Узкие губы Мери стали еще тоньше, хмурое выражение лица сменилось беспощадной улыбкой.
— Ваш следующий тренинг состоится непосредственно на американской станции, товарисч. Уж там-то вы не ударите лицом в грязь, верно? Замарать свою фамильную честь перед америкосами? Только не это! — (При этих словах лицо Сергея вспыхнуло.) — Тем не менее я обязан доложить о вашей некомпетентности майору Шумилову. И не факт, что Шумилов отнесется к вам так же снисходительно, как я.
Эстонец перестал улыбаться.
— Снимайте скафандр, Андреев. И вот, держите, — он бросил Сергею пакетик из плотной оберточной бумаги. — Я так понимаю, это новая идея фикс наших политиков.
Сергей потер пальцем круглый выступ в центре пакетика.
— Что это?
— Думаю, символ нашего с вами единения, товарисч, — усмехнулся Мери. — Жетон с эмблемой Временного мирового правительства.
Качнувшись, задрожала палуба у них под ногами — разгрузка «Припяти» закончилась, и Мери недобро оскалился.
— Пора знакомиться с американцами, Андреев.
Пройдя
Еще несколько минут спустя уютную, почти домашнюю тишину кают-компании нарушили новые, все усиливающиеся звуки: топот ног, голоса, взрывы смеха. Сергей поставил стакан, достал из нагрудного кармана русский технический журнал и сделал вид, что погружен в чтение.
Те, кто прибыл сегодня на «Припяти», начали по двое-трое входить в кают-компанию, наполняя ее разноязычным гамом вперемежку с переводом на американский английский, который давно превратился в «лингва франка» современности. Сгорбившись, Сергей еще глубже ушел в свой журнал. Он слышал стук подносов и шутки по поводу «сухого пайка», приевшегося во время перелета. Общее жужжание голосов перекрывал радостный медвежий рык Шумилова; огромный русский усаживался за дальним концом стола. Шедший следом Айвар Мери занял место справа от него.
— Выглядит совсем как говядина, — настаивал Мери, глядя на гамбургер у себя на подносе.
— Какая разница, как это выглядит, приятель, — осклабился Мэтисон, пилот из Новой Зеландии, — если это всего лишь переработанная тилапия.
— У нас точно такой же рацион, — добавил Шумилов, — чего не скажешь о старых посудинах. — Он подмигнул Мэтисону. — Айвар летал только на ржавых ведрах. Паренек-то из захолустья!
— Гегемонист, — фыркнул эстонец. — Давай лопай свой фишбургер.
Шумилов хохотнул и придавил ложечкой чайный пакетик.
— Впрочем, чай довольно крепкий. Надо же!
— Американцы пьют его не так, Василий, — заметил Мэтисон. — Добавь молока.
— Чего-о? — Шумилов с притворным возмущением закатил глаза. — Портить приличный чай молоком?! Еще не хватало!
Краем глаза Сергей хорошо видел широкую, во все лицо, улыбку Шумилова.
— Друг мой, я прекрасно знаком с американскими традициями. Все-таки я два года парился в Миннеаполисе. — И Шумилов передвинул молоко Мери.
— Никакого молока, — замотал тот головой. — Я пурист.
Айвар Мери утверждает, что он пурист? Сергей помнил, что говорил по этому поводу его покойный отец: «Всякий истинный пурист мешает развитию родной культуры больше, чем пустопорожний глобалист американского розлива». Сам Сергей считал эту концепцию имеющей право на существование, но не относился к ней с таким же ярым фанатизмом, как отец с его нарочито неокоммунистическим блогкастом, который привлекал к себе так много недоброжелательного внимания. Это продолжалось до самой смерти отца, но и после у Сергея так и не нашлось подходящего случая отмежеваться от фирменного андреевского радикализма.