Если б мы не любили так нежно

Горчаков Овидий Александрович

В 1610 году признавшая Царем королевича Владислава продажная Боярская дума, изменяя отечеству своему, направила к королю Жигимонту послами Филарета и князя Голицына. Они попали в западню — поляки держали их в плену почти девять лет. Вернется Филарет лишь в 1619 году. Сам Михаил с матерью тоже стал в Кремле пленником поляков. Будучи освобожденным в ноябре 1612 года, Михаил отсиживался в своей костромской вотчине или в соседнем Ипатьевском монастыре. И вдруг, как гром среди ясного неба, избрание на царство! 14 марта 1613 года семнадцатилетний Михаил Романов с несказанным изумлением узнал от московских послов, что еще 21 февраля Собор избрал его на престол. Мать новоизбранного

Царя Ксения Ивановна, она же инокиня Марфа, пришла в неописуемый ужас и, плача, объявила послам, что «у сына ее и в мыслях нет в таких великих преславных государствах быть Государем, он-де не в совершенных летах, а Московского государства всяких чинов люди по грехам измалодушествовали, дав свои души прежним Государям, не прямо служили».

Попервоначалу ни Михаил, ни мать его не соглашались с избранием. Государство вконец разорено Смутным временем, и никому не известно, кончилась Смута или нет, и если нет, то сколько лет она еще продлится. Казна пуста. У Москвы могучие противники: поляки с литовцами, свей, татары. Всюду шалили шайки Заруцкого, Лисовского, Толстого, Баловня. И слишком много в Москве князей да бояр, кои свысока глядеть станут на Царя-отрока из рода Романовых. Отец его, Филарет, на что старее, умнее, сильнее, и то не смог добиться престола, а куда там Михаилу!.. Не меньше шести часов вели послы переговоры с Царем и его матушкой. Нет да нет, да ни в какую!.. «Бог да взыщет на вас конечное разорение государства!» — грозили бояре. Только через пять дней, 19 марта, двинулась пестрая царская кавалькада с охраной и послами в Москву. Царь и стражники тревожно вглядывались в дремучие заволжские леса: неровен час с гиком и свистом налетят разбойнички Толстого — грозы костромских проезжих дорог.

11 июня 1613 года произошло венчание первого из Романовых.

А в конце августа того же года въехал в Москву будущий рейтар Царя Михаила Федоровича — шкот, «бельский немчина» Джордж Лермонт. Уже 1 октября Лермонта отрядили со шкадроном рейтар охранять Кремль, где в тот день Царь Михаил, чье библейское имя на языке древних евреев означало «кто как Бог», справлял день ангела. В тот день и сподобился Лермонт узреть августейшую особу на диво невзрачного вида. Михаилу на глаз можно было дать лет четырнадцать, не более. Наверное, он страдал золотухой — блекло-серые глаза воспалены, кожа нездоровая, в болячках, фигурка нескладная и тощая до невозможности. «И это — Царь Московии?!» — в полном недоумении спросил себя бравый рейтар. Но сомнения быть не могло: золотушный отрок был при короне, с державой и скипетром.

Вволю нагляделся Лермонт на Царя Михаила Романова. Иноком бы быть этому хилому отроку с размытыми голубыми глазками, сопливым носом и худосочной фигурой. Не шли ему ни скипетр, ни держава. В Кремле зло шутили над ним. «Не помазанник Божий, а олух царя небесного». «Царь без царя в голове!». «Да неужто все Романовы таковыми будут! Боже, спаси Руссию!..»

И думалось тоже: ничем не лучше этот самодержец его, Лермонта. Слабак он, щелчком зашибить можно, а уж грамоте, писать и читать умеет он, Лермонт, куда лучше этого золотушного венценосца.

Очень скоро он знал уже все московские цены и записал их для памяти: пуд меда — 25 алтын, воска — 3 рубля 25 алтын, лучшего говяжьего сала — 2 рубля, соленого мяса — 2 ³/₄ гривны, масла — 26 алтын 4 деньги, соленая Кольская семга — 2 алтына за штуку, или 4 рубля за бочку, бочка лучших переяславских сельдей (200 штук) — 11 алтын и 4 деньги, 20 осетров — 8 рублей, фунт сахару — 3–4 рубля, пара сапог яловичных — 8 алтын, сафьянных — 14 алтын, красных телячьих — 20 алтын.

Мудрые люди говорят, что все, что поднимается, должно со временем упасть. Увы, к ценам это не относится. Цены из года в год ползли вверх, набирая скорость.

Не спрашивая согласия своих подданных, большинству которых в то же тяжкое время икра была не по карману, Царь Иоанн Федорович по совету Шереметева сдал торговлю осетровой и белужьей икрой на откуп за 40000 талеров голландцам, которые продавали ее в Италии, Англии, Нидерландах, Франции.

Пшеница продавалась в зависимости от урожая за 2–13 алтын за четверть, рожь — немного дешевле. За 7 денег можно было купить связку дров, достаточную, чтобы испечь хлеб из четверти муки.

Казенная водка стоила 6 рублей за ведро, романея — 25 алтын, рейнское — 30.

Мы нарочно указали здесь московские цены того времени, поелику совершенно не понимаем тех сочинителей, кои в своих романах никогда не заглядывают на рынок, а если, случается, и заглядывают, то никогда не интересуются ценами. А цены, мы смеем утверждать, играют не последнюю роль в нашей жизни. Далеко не последнюю. И вообще в нашей жизни больше скучной прозы, чем романтической поэзии…

Торговля хлебным вином, ставшая казенной монополией еще благодаря государственной мудрости Царя Бориса Годунова, давала при Михаиле Федоровиче вследствие дешевизны «зеленого змия» до 800 рублей в год. Казна покупала водку за 15 алтын за ведро, а продавала — за 4 рубля в мирное время и за 8 — в военное. Из-под полы и прилавка торговали сравнительно дорогим табаком. Впрочем, Лермонт не курил.

Что же остается добавить нам к сказанному?

Со времен Гостомысла и первых Рюриковичей золото свободно продавалось в слитках, изделиях и монетах всех стран, торговавших с Россией по твердому курсу: в то время один золотник золота стоил 13 алтын 2 деньги.

Простолюдин мог за 3–5 рублей одеться в платье из русского сукна, но тонкое аглицкое, голландское, любекское, гамбургское сукно стоило по три рубля аршин. Судя по числу потребителей предметов роскоши, богачи составляли ничтожный процент десятимиллионного населения тогдашнего Московского государства.

Тяжкий крест нес в ту пору русский купец, одолеваемый не только русскою знатью и служилым дворянством, но и иноземными негоциантами и своими же именитыми гостями. Честная торговля исключалась. «Не обманешь — не продашь, — учила купцов суровая действительность. — Не обманешь — не проживешь». Недаром Олеарий писал о них: «В куплях и продажах они придумывают всякие хитрости и лукавства, чтобы обмануть своего ближнего. Так как они избегают правды и любят прибегать ко лжи и к тому же крайне подозрительны, то они сами редко верят кому-либо; того, кто их сможет обмануть, они хвалят и считают мастером. Поэтому как-то несколько московских купцов упрашивали некоего голландца, обманувшего их в торговле на большую сумму денег, чтобы он вступил в ними в компанию и стал товарищем по торговле».

И все-таки купцы русские, «всяких чинов купецкие люди», прожженные мошенники и обманщики, жадные, косные, нелюбимые в народе, презираемые иноземцами, притесняемые начальствующими и должностными лицами, ограбляемые и убиваемые ворами и разбойниками, были в свое время незаменимы и немало потрудились во славу отечества, о котором, заботясь о себе и о своей мошне, они мало помышляли. Мир праху их!

— Snow, Snow!.. — кричали на дворе рейтары. — Снег! Снег!

Наскоро одевшись, Джордж Лермонт поспешил из рейтарской светлицы во двор. В сенях скрипели мерзлые половицы, в кадушке замерзла вода вместе с железным ковшиком.