Если б мы не любили так нежно
Шрифт:
Сжалившись над другом, Лермонт позвал Вильку и послал его в кабак за пивом.
— Человеку, — тихо произнес он, когда Вилька улетучился, нужно прежде всего самому верить, что он удался. Тогда он всюду покоен и богат высшим богатством. А у меня и этого нет. Я начал и кончу свой путь с клеймором в руках. А я мечтал сплавить воедино меч с пером. Увы, это разные материи, как пламень и вода.
Он помолчал. Губы его искривила усмешка. Кашлянув предупредительно, неслышно вошла своей плывущей походкой Наташа, сменила свечу, убрала пустую посуду.
Когда она ушла так же неслышно, Лермонт сказал:
— Вчера
Галловей ударил дюжим волосатым кулаком по столу.
— You gaddamn foil, you! Джордж Лермонт! Все-таки ты больше ротмистр рейтаров, нежели человек Аполлонова племени — творец, писатель! Как ты посмел это сделать! Неужели тебя, человече, не удержала тень великого Томаса!.. Позор! Ты слаб, приятель, слаб!.. Столько лет писал! Ты должен соединить в себе, как говорят испанцы, armas y letras — военную и литературную карьеру. Иначе какой же ты потомок Томаса Рифмотворца!
Ротмистр оглянулся на черные мокрые окна, припертые ставнями.
— Все не так просто, Крис! Приходил ко мне Макгум. Сказал, что моими бумагами сильно интересуются разные люди…
— Кто? Кому понадобились твои бумаги?
— Наследники опричнины из одного московского приказа. И Португалец — тот самый иезуит…
— Да он же спалил лавку Макгума!
— А кто это может доказать? Иезуит пришел с человеком из испанского посольства — тот поручился за него. И это понятно: лавку сжег какой-нибудь вор или разбойник, подкупленный иезуитом…
Вилька принес пива. Крис одним духом опорожнил кружку.
— Одно из двух, — решительно сказал Крис Галловей, — или я остаюсь, или ты едешь со мной!
Лермонт тоже выпил, вытер рот тылом ладони и ответил другу печальной улыбкой.
На прощание Джордж обнял Криса, стиснул его до костного хруста в плечах, груди, словно чувствуя, что навсегда прощается с родиной.
— Fare thee well, my only friend, — молвил он. — Прощай, друг мой единственный! Береги мою Спасскую башню! Жаль, не высек я над вратами мой прощальный вывод: «Самодержавие здесь держится, несмотря на его служителей». Это парафраз слов Боккаччо о церкви. Загадочная все-таки страна. Но за двадцать с лишним лет крепко полюбил я русский народ, и мне жаль с ним расставаться. Я не ты — не пустил корней в здешнюю землю…
Он вытер тылом ладони мокрые глаза.
— Как учил старина Аристотель, — перед отъездом философски заметил Галловей, — в молодости все возможно, в средние лета еще многое вероятно, к старости нашей жизни правит неумолимая необходимость. Прости меня, Джордж! Я должен ехать в Лондон. [101]
Как только ключница Акулька увела мамку в людскую, Вилька, Петька и Андрюшка прильнули к дверям в горенку, по обычаю своему стали подслушивать, что говорят взрослые.
101
Единственное, что удалось автору узнать с помощью Генеалогического общества Шотландии о роде Кристофера Галловея — часовщика, это то, что в Абердине в XVI веке жил и работал церковный архитектор Александр Галловей, сын Вильяма Галловея и Марджори Галловей, родился до 1480 года, умер в 1554-м. (Экклезиологическое общество Абердина, т. IX, 1894.) И все жители Галловея ходят под эрлом Галловеем…
Что поняли они — тринадцатилетний Вильям, одиннадцатилетний Питер и девятилетний Андрей — из этого знаменательного и поучительного разговора папеньки с его благоприятелем «Головеем-головушкой»?
«Имея уши слышати — да слышит!»
— Чепуха! — заключил младший — потомственный дворянин Андрей Лермонт. — Про войну бы папенька лучше рассказал!..
— Али про девок-блудниц! — мечтательно вывел Питер Георгов сын, молодой, да ранний.
— Про войну и про блудниц стоило бы послушать! — согласился разноглазый Вильям, также сын Георгов и потомственный дворянин Государя своего Михаила Федоровича.
«Имея уши…»
Задаренный сверх всякой меры благодарным и бездарным Царем Михаилом Федоровичем за постройку Фроловско-Спасской башни Кремля, ставшей символом Великороссии и Великой России, Крис Галловей устроил пышные проводы, что даже самые свирепые враги Шотландии (аглицкие послы) были в восторге, а народы, менее привыкшие к сильным напиткам, даже расползались на раскорячках.
Джорджа нашего так несказанно удивило то, что скупердяй Крис смог позволить себе такой роскошный стол, что, подвыпив, он спросил великого зодчего:
— Слушай! Ты чересчур щедр. Хватит ли тебе денег на твою длительную дорогу, хотя ты и получил столько соболей, столько золотых и серебряных чарок?
И крепко подвыпивший Крис тут зашептал ему в ухо по-шкотски:
— Уже в первый год моего визита в Россию я понял, что самые добрые руссины — это мужики, а самые жадные — это князья, бояре и Цари. А следовательно, мне придется качать деньги не у Царя, бояр и князей, а у народа.
— И тебе удалось обокрасть наших руссин?
— Наоборот! Я их спас! Озарила меня их примитивность в любимой их отрасли — производстве водки и пива. Издревле производство водки приносило государству самые большие прибыли. Однако злоупотребления в производстве ее были самыми варварскими, как и в пиве. Себе боярин и мужик делал — одно дело, пойло для смердов — вовсе другое. Моча да плюс сопредельные примеси, пусть и дурно пахнущие…
— Неужели ты на такое пошел?! — возмутился наш потомок рыцарей скандинавских, норманнских и шотландских.
— Что?! — возмутился ваятель. — Да я спас их от их главного и самого убийственного порока и безудержного пьянства!.. Как я убедился, водка — это главный змий россиян, поскольку они всегда отдавались и отдаются ему сладострастно. И я сделал все, чтобы избавить этих запойных пьяниц от смертного греха. — Он достал из кармана листок бумаги и протянул его Джорджу. Тот поглядел на схему и отдал ее Крису, ничего не поняв.
— За эту схему я получил, — продолжал усмехаясь Крис Кремлевский, как его прозвали на Москве, — больше, чем за кремлевскую башню!..
— Ну, Крис! — покачал головой Джордж. — Это же ужасно! Спаивать этих бедных московитов!..
— Погоди! Не спеши с выводами! — осклабился Крис. — Да, я разбогател на этом дельце и отомстил Царю Михаилу за то, что он не заплатил мне обещанные деньги за лучшую из кремлевских башен. Но я сделал и богоугодное, доброе дело для русских. Я продавал им рецепт не водки…