Если б мы не любили так нежно
Шрифт:
— Я сделаю вас рейтарами, искусными во всяком бою!..
В полку говорили, что из всех иноземных начальных людей один только ротмистр Лермонт командует на правильном русском языке, хоть и не «выражается матерьяльно». И несмотря на ненависть полчан-ворюг, утверждали, будто назначат Лермонта полковником Московского рейтарского, как только старик фон дер Ропп наконец «откинет копыта», хотя по старшинству многие в полку превосходили его. Уверяли даже, что и сам фон дер Ропп назвал его своим преемником, да в Германии по-прежнему бушует война, некуда деваться старому кельнскому рыцарю.
Любопытный
Эта история заставила Лермонта крепко задуматься. Казалось бы, русские и ляхи — извечные враги, но когда им пришлось встать против общего врага, лях спас русского ценой своей жизни. Не знаменует ли это, что настанет час — и ляхи и русские перестанут враждовать и воевать? Воистину так!
Записал эту историю Лермонт и спрятал листки под стол. И в голове осталась у него эта история, словно заноза. Смертельно опасная заноза, спрятанная и забытая до поры до времени. Ведь пагубны не только дурные, но и добрые примеры…
Это случилось весной 1631 года. Ночью тревогу поднял стрелецкий караул на Иване Великом:
— Пожар! Пожар! Караул!..
Загудел колокол Набатной башни. Забегала стража. Всюду в Кремле и в Китай-городе выбегал на улицы народ. Пожары были грозным бедствием, каждый пожар ставил город на край гибели.
Горели лавки на Варварке. К счастью, ветер дул небольшой, накрапывал дождь. С берега Москвы-реки, благо река под боком, мимо Василия Блаженного, погруженного во мрак, мчались водовозные подводы.
Дотла сгорели только лавка шкота Макизма и две соседние лавчонки.
Обнимая рыдавшую Айви, Макгум сквозь слезы глядел на догоравшее строение.
— Все пошло прахом, Джорди, — в безмерном отчаянии сказал он прискакавшему из Кремля Лермонту. — Я старый, упрямый дурак. Нет на свете дурака упрямее шкота!..
Ротмистр спешился, положил руку на плечо земляка.
— Да! Да! — зашептал Макгум, дыша водочным перегаром. — Я знаю, что говорю, хоть и пьяница я. Ко мне приходил переодетый иезуит, папист коварный, добивался, чтобы я прекратил торговлю богопротивными книжками. Я, конечно, послал его подальше, прибить хотел, — тут они не дома. Он сначала деньги предлагал, а потом грозить стал, я и выставил его…
В тот же день ротмистр, хотя и был в принципе сторонником святого Амвросия, еще в четвертом веке начисто отрицавшего частную собственность, пришел на пепелище с полным кошельком золотых монет.
— Бери, старина! — сказал он, улыбаясь изумленному Макгуму, копавшемуся в головешках. — Тут тебе хватит на новую лавку — построить, закупить товары и, главное, книги. Только с этим условием и даем мы тебе это золото. И не долг это, а дар.
— Но откуда такое богатство? — спросил Макгум.
— В полку у шкотов собрал, назло папе Урбану Восьмому, у лавочников-шкотов, в кабаке у наших земляков. А еще говорят, что шкоты поголовно скряги и скупердяи!..
Лермонт и словом, конечно, не обмолвился о том, что почти половину денег он сам выложил из своего кармана, из той священной суммы, что вот уже почти двадцать долгих лет копил он на отъезд в родимую Шкотию. Скуповатый Галловей и тот отвалил из своей неприкасаемой мошны целых пятьдесят золотых!
От одного знакомого из посольства короля Испании, чей закат начался после гибели Непобедимой Армады, Галловей слышал, что иезуит был одновременно и агентом дона Андре Веласкеза де Веласко, официально назначенного королем Espia Mayor — «главным шпионом».
— Что же! Нет худа без добра, — заключил Крис Галловей, — усиление происков иноземных шпионов в Москве — знак того, что Московское государство выходит в великие европейские державы.
И каменных дел мастер сказал, что говорил как-то в «Катке» с иезуитом, и тот, отягощенный вином, хвастал, будто приехал в Москву как эмиссар самого Хуана де Марианы, мозга ордена Иисуса, стремившегося создать вселенскую империю, покорную отцам иезуитам, и всюду протянуть свои щупальца.
В том же «Катке» Крис многое поведал Лермонту об ордене Иисуса.
— Иезуиты рассказывали мне об отце Матвее Риччи. Миссионером отправился он в Китай в 1583 году и пробыл там тридцать лет. В Китае уже никто не помнил первого европейского гостя — Марко Поло, посетившего Срединную империю в тринадцатом веке. Риччи освоил невероятно сложный китайский язык, носил платье конфуцианского ученого, следовал всем обычаям страны. Он беседовал с самим императором. Китайцы, как он узнал, считают себя буквально пупом земли. Под небесами лежит вот уже почти две тысячи лет одна цивилизованная страна — Китай, а Англия, Франция, Испания, Португалия, Америка — это островки, населенные варварами, в Мировом океане. Именно китайцы изобрели бумагу, порох, компас. Риччи умер в 1610 году, оставив интереснейшие записи. Но китайцев ему так и не удалось обратить в свою варварскую веру. Они забыли его еще быстрее, чем Марко Поло.
Галловей все пристальнее следил за политикой Карла II. На посольском дворе он не пропускал случая побеседовать с вновь прибывшими англичанами, расспрашивал их, брал у них последние газеты и книги. Всем самым интересным он спешил поделиться со своим другом Лермонтом.
— Карл, — рассказывал он, — спелся с архиепископом Кентерберийским, главой Высокой церкви, и ведет с ним настоящую войну против пуритан. У нас в Шотландии джентри сильно настроено против Карла за то, что тот стремится отобрать в пользу казны десятину, которую взимала когда-то Католическая церковь, а теперь взимается лэрдами не столько для пресвитеров, сколько в свой карман. Наши дворяне даже вошли в заговор, собираясь лишить Карла престола и посадить на его место маркиза Гамильтона, представляющего на посту лорда комиссионера короля в Шотландии.