Если бы Бах вел дневник
Шрифт:
Когда 23 апреля 1834 года в Лейпциге был открыт памятник Себастьяну Баху, Роберт Шуман писал об этом в «Новом музыкальном журнале»: «Виновником торжества, кроме Иоганна Себастьяна Баха, был его единственный оставшийся в живых внук, довольно еще крепкий и энергичный старик 84 лет, с белоснежной головой и выразительным лицом, который приехал на празднество вместе с женой и двумя дочерьми из Берлина. Никто ничего не знал о нем, хотя этот человек жил в Берлине более сорока лет. Об условиях его жизни мы не смогли узнать ничего, кроме того, что он был капельмейстером супруги Фридриха III». Он умер 25 декабря 1845 года, с ним вымерла прямая мужская ветвь рода Баха.
Мнение Баха о самом себе
Бах в свое время не стоял в центре всеобщего внимания артистических кругов. Наиболее выдающиеся критики его времени, как Маттесон, Шейбе, Вальтер и Гиллер, при случае
Великие умы последующих поколений о Бахе
Поколения, последовавшие непосредственно за Бахом, настолько позабыли его, что позже его в полном смысле слова пришлось открывать вновь. Только в кругу его непосредственных учеников память о нем жила более долгое время. Первым биографом Баха был Форкель. Данные относительно его жизни он получил еще непосредственно от сыновей Баха. Работа Форкеля, насчитывающая 98 страниц, была названа им «О жизни, искусстве и произведениях Иоганна Себастьяна Баха. Для патриотических почитателей настоящего музыкального искусства. Лейпциг, 1802». Эту книгу он посвятил барону ван Свитену, который был большим почитателем Баха, другом Гайдна и Моцарта и доброжелателем Бетховена.
Написанная Форкелем биография Баха заканчивается следующими словами: «И этот человек, величайший композитор и величайший исполнитель музыкальных произведений, который когда-либо существовал и, по всей вероятности, будет существовать, был немцем. Гордись им, родина, гордись, но и будь достойной его!»
Рохлиц, первый из известных музыковедов, уяснивший все величие Баха, писал о внезапно вспыхнувшем в 1800 году интересе к композитору: «Вращающееся колесо истории на один миг подняло на самую высокую точку славного Себастьяна Бахал Но он убежден, что время подлинного возрождения Баха еще не наступило, потому что «круговорот событий после более или менее кратких перерывов снова выносит на поверхность те главные направления, которые определены великими человеческими умами».
Моцарт получил возможность познакомиться с искусством Баха у барона ван Свитена. Он писал: «Каждое воскресенье я хожу к барону ван Свитену; мы играем там исключительно только Генделя и Баха. Сейчас я как раз составляю себе коллекцию из фуг Баха, причем в нее входят произведения как Себастьяна, так и Эммануила и Фридемана». Рохлиц сообщает, что через бывшего ученика Баха кантора церкви св. Фомы, Долеса, Моцарт познакомился в Лейпциге с мотетом Баха Споем господу новую песнь; «Моцарт знал Баха скорее понаслышке, чем по его произведениям; по крайней мере, мотеты, которые никогда не были опубликованы, были ему незнакомы. Но едва хор пропел первый такт, как он взглянул вверх, потрясенный; еще несколько тактов – и он закричал: «Что это такое?» Как будто вся его душа сосредоточилась в слухе. Когда хор умолк, он с радостью воскликнул: «Это опять что-то такое, на чем можно учиться!» Ему рассказали, что в школе, где Себастьян Бах был кантором, еще хранят и берегут, как святыню, полное собрание его мотетов. «Очень правильно! вот славно! – закричал он. – Покажите-ка мне их!» Так как партитуры этих песен не было, он попросил дать ему выписанные отдельные голоса. Для тихого наблюдателя было подлинной радостью смотреть, с каким рвением Моцарт сел и разложил листки вокруг себя, держа их в обеих руках, на коленях, на всех ближайших стульях; он забыл все на свете и не встал с места, пока тщательно не просмотрел все, что было из творений Баха. Он попросил себе копии и бережно хранил их».
Бетховен уже признавал выдающееся значение Себастьяна Баха по сравнению с другими представителями этой семьи. Ему принадлежит знаменитое высказывание: «Его нужно звать не Бах – (ручей), а море». В другой раз он сказал: «Старые? Среди них гениями были только немцы Гендель и Бах». Бетховен познакомился с фугами Баха уже через своего боннского учителя Христиана Нефе. По свидетельству его ученика Черни, он целиком знал наизусть «Хорошо темперированный клавир».
В Берлине больше всех интересовался искусством Баха дирижер «Лидер-тафель» Цельтер, друг Гёте. Он даже сумел заразить этим своего великого друга Гёте и своего ученика Мендельсона. 9 июля 1827 года он пишет Гёте, что Бах «композитор самого высокого ранга». «Взвесив все, что свидетельствовало бы против него, нужно сказать: лейпцигский кантор – божественное явление: он ясен и все-таки необъясним».
Он не забывает также добавить:
Ты задал мне работу:Я извлек тебя из тьмы забвения…Цельтер рассказал Гёте забавную историю с портретом Баха, находившимся в собственности бывшего ученика Баха, известного музыкального теоретика Кирнбергера: «У Кирнбергера был портрет его учителя Себастьяна Баха, которым я часто любовался; он висел в комнате между двух окон на колонне, над роялем. Однажды какой-то зажиточный торговец полотном из Лейпцига, который видел Кирнбергера, когда тот, еще воспитанником школы св. Фомы, с пением проходил мимо лавки его отца, приехал в Берлин и решил почтить визитом теперь уже известного Кирнбергера. Но едва лейпцигский бюргер сел, как вскочил, закричав: „Господи, боже мой! Да ведь это наш кантор висит, Бах! Этот портрет есть и у нас в Лейпциге, в школе Фомы. Очень грубый, должно быть, человек был. Вишь, какой тщеславный глупец, приказал нарисовать себя в таком роскошном бархатном одеянии!» Кирнбергер спокойно встал, обхватил со спинки свой стул, поднял его обеими руками и замахнулся им на гостя, закричав, сначала тихо, потом все громче: „Марш отсюда, собака! Вон отсюда, собака!» Бедный добропорядочный лейпцигский бюргер, до смерти перепугавшись, бросился за своей шляпой и палкой, обеими руками схватился за дверь и выбежал на улицу. Кирнбергер снял картину, вытер с нее пыль, приказал вымыть стул филистера и снова повесил картину на старое место, прикрыв ее платком. И если кто-нибудь спрашивал, что означает этот платок, он отвечал: „Да оставьте, уж наверное за ним что-нибудь есть!» Этот случай послужил поводом к распространению слуха, что Кирнбергер помешался».
Гёте услышал «Хорошо темперированный клавир» в исполнении бернского органиста Щютца. 21 июня 1827 года он писал об этом Цельтеру: «У меня было такое чувство, будто вечная Гармония беседовала сама с собой, как это было, вероятно, в груди Господа перед сотворением мира. Так оке волновалась моя смятенная душа, я чувствовал, что у меня нет ни ушей, ни глаз, ни других органов чувств, да в них и не было необходимости».
Вследствие счастливой случайности недавно в одном экземпляре хоралов Баха была обнаружена подлинная рукопись стихов Гёте.
Среди тех, кто в первой половине XIX века неустанно и успешно боролся за искусство Баха, на первом месте стоит Роберт Шуман. «С течением времени источники все больше сближаются» – писал он. – Например, Бетховену не нужно было изучать все то, что изучал Моцарт, Моцарту не нужно было изучать все то, что изучил Гендель, и Генделю – того, что изучал Палестрина, потому что уже каждый из них впитал в себя наследство предшественников. Есть только один неисчерпаемый источник – Иоганн Себастьян Бах!» В 1836 году Шуман писал: «Однажды вечером я пошел на лейпцигское кладбище, чтобы посетить место успокоения одного великого человека, в течение долгих часов я искал, но нигде не нашел надписи „И. С. Бах»…. Когда я поинтересовался у могильщика, он покачал головой относительно моей неосведомленности, и сказал: „Бахов много было!» По пути домой я думал, как поэтично действует случай! Чтобы не нужно было думать о преходящем прахе, чтобы образ банальной смерти не преследовал нас повсюду, случайность разбросала его прах по всему свету, чтобы я после этого мог представить его себе только в великолепной одежде, сидящим с выпрямленным корпусом перед органом. Звучит инструмент, публика благоговейно взирает на него снизу вверх, а сверху вниз на него, быть может, смотрят ангелы…».